Она чувствует то же, что и ты. Так представь, как наводишь пистолет на свою голову. Представь себе пулю, летящую со скоростью триста шестьдесят пять метров в секунду, и представь, как ее сплющивает до размеров десятипенсовика, когда она размозжит твой череп. Подумай об уравнении для попытки восстановить геометрию этого черепа, а затем посмейся над его сложностью. Подумай о том, как это будет больно. Подумай о звуке взрыва. Подумай о волнении в груди, о поте в глазах и о внезапном горячем пузырящемся давлении дерьма в толстом кишечнике. А теперь
Слышишь меня, Питер Блэнкман? Не считай, не говори.
Я делаю шаг к ней, не сводя с нее глаз. Пот блестит на ее лбу, и она дергается. Я знаю, что она чувствует то же, что и я, и если она хочет, чтобы это прекратилось, ей придется отвернуться.
Она вздрагивает, но пистолет не двигается.
— Я знаю, что ты пытаешься с-сделать, — говорит она. Ей приходится выдавливать из себя эти слова.
Я ей сочувствую. Если я просто открою рот, меня стошнит. Я делаю еще шаг.
— Эт-т-то не с-сработает, — бормочет она, заикаясь. — Я-я с-с-слишком часто имела дело с-с твоим гребаным с-с-страхом. С-с-стой! — Еще один шаг, и кольцо пистолетного ствола ласково холодит мне лоб.
Я чувствую, как он дрожит. Это я дрожу? Или она?
— П-прекрати! — плачет она.
Если ты думаешь, что я могу просто взять и прекратить, Ана, тебе следует быть более внимательной.
— Я… я буду
Не будешь. Я всего лишь винтик в механизме своей сестры, но я довольно важная персона. И не думаю, что моя —
Теперь пистолет определенно дрожит. Глаза Аны Блэк бегают справа налево и снова направо в бесконечной рефлекторной нерешительности.
— До свидания, Ана, — тихо говорю я.
Пистолет соскальзывает с моего потного лба, когда я разворачиваюсь, протискиваюсь в дверь и поднимаюсь по лестнице. Ноги подкашиваются на второй ступеньке, и дальше я ползу, пока занозы с голых досок впиваются мне в ладони.
Кое-как выбираюсь на улицу, встаю на ноги и тут же падаю боком на живую изгородь. Приваливаюсь к ней, тяжело дыша. Если Ана в кои веки говорила правду и подкрепление уже в пути, что ж, пусть забирают меня. Я растягиваюсь на спине на мерзлой траве и смотрю на луну.
Постепенно перестает казаться, будто в моей груди назревает кавалерийская атака, и по мере того как паника ослабевает, вновь всплывает мысль, которую я так отчаянно под ней хоронил. Фраза, невинно мелькнувшая в блокноте Белого Кролика.
После нескольких безуспешных попыток опереться на куст, чтобы принять вертикальное положение, я решаю просто перекатиться через него. Оказавшись на тротуаре, я вскакиваю на ноги, весь в крови и шипах, но не останавливаюсь, чтобы вытащить их.
Наконец-то я знаю, где находится Бел. И я знаю, что у нее на уме.
Ана Блэк не единственная наблюдала за мной.
Шатаясь, я перехожу на бег.
3
ОТКАТ
РЕКУРСИЯ: 5 ДНЕЙ НАЗАД
Мама обвела напоследок взглядом развороченную мной кухню. Она нахмурилась, наклонилась и подняла с пола, из-под завалов яичной скорлупы, мучной пыли и битого стекла, фотографию в рамке. Мама протерла рамку и поставила на холодильник, где та всегда стояла. Она одарила меня ласковой улыбкой. «Мы справимся, — говорила эта улыбка. — Я верю в тебя». Затем мама скрылась за дверью.
Несколько секунд я так и стоял, опершись на метлу, дрожа и чувствуя боль, оставшуюся после схлынувшего адреналина. Я уставился на фотографию. Это был черно-белый снимок Франклина Делано Рузвельта в момент произнесения второй инаугурационной речи. Под самим снимком была напечатана самая известная сентенция из этой речи:
«Нам нечего бояться, кроме самого страха».
СЕЙЧАС
…к дверному звонку, но что-то меня останавливает. В передних комнатах не горит свет. Учитывая поздний час, в этом нет ничего удивительного, и все же…