Белый лебедь

Оказывается, я думал, что приехал в незнакомое место, – место действительно было новое и незнакомое, а вот моя личность им была знакома. Многие знали меня заочно, о нас ходили всевозможные легенды, да и своим поведением в тюрьме – а я воевал за справедливость и за соблюдение элементарных норм – я снискал славу и известность. Также были и такие, которые сидели со мной определённое время в камере. От них, как ни странно, я увидел знаки внимания и благодарности. Видите: на добрые дела люди отвечают только добром. Мне было приятно такое внимание. Но я не забывал главного, что это не жизнь, а каторга, и каждый день готовил себя и восстанавливал свой организм. Разгружал с Виктором чурки, потом их раскалывали колунами и складывали – это была отличная физическая подготовка для больного и разбитого организма. Да ещё в больницу ходил каждый вечер. На одно ухо даже стал слышать. Сбил температуру тела до нормальной. По вечерам боролся с товарищем на полянке. Он всё хотел освоить приёмы борьбы, чтобы в следующий раз не пинать. На нас зрителей собиралось много. У окон да и так, по сторонам любопытных было хоть отбавляй. Всех удивляла моя способность с необыкновенной лёгкостью бросать на траву соперника. Вот что значит не представлять наглядно такой вид спорта, как борьба самбо и дзюдо.

Через две недели положение обострилось до критического. Раздумывать и подготавливать организм уже было нельзя. По нескольким причинам. Самая обыкновенная – это чисто техническая. Побег мы хотели совершить через запретную зону, на рывок. Там была такая узенькая лазейка. Как раз проводили замену забора. Разбирали и сколачивали новый. Да и систему сигнализации меняли на «Кактус-2». И всегда оставался промежуток незаколоченного пространства. Мы сначала по наивности думали проскочить в эту щель ночью, когда будет сильный туман. Ждали, попеременно не спали ночами.

В одну из ночей Витька меня толкнул в бок. «Пора, идём», – прошептал он. Я спрыгнул, и мы на цыпочках вышли из барака. Ночь была прохладная, туман стоял, как парное молоко, белый и такой плотный и осязаемый. Подползли к запретке. И вдруг в проём прыгнула овчарка и забегала по взрыхлённой полосе, а следом солдат с автоматом. Мы вжались в землю, а когда они, как фантомы, растворились в тумане за трёхметровым дощатым забором, мы отползли, напуганные возможными последствиями. До этого мой товарищ рыл подкоп, но здесь нас тоже постигла неудача. Его «запалил» один из осуждённых, которого Витька припугнул: «Смотри, сдашь – не жить!». – «Да что ты, мне до свободы осталось 3 месяца». Я после этого ему запретил соваться под барак. А мне самому приставили с первого дня «хвост» – председателя СВП (секция внутреннего порядка), который ходил за мной как тень, и стоило мне потеряться на полчаса – он бегал в поисках, словно ищейка. Вот это было самое худшее наказание, а бить я его первые дни воздерживался: посадят в изолятор, и прощай, свобода, так как забор уже и с третьей стороны подходил к концу.

С четвёртой направление было в сторону посёлка, а так как туда солдатам стрелять было запрещено (могли пострадать от автоматных пуль жители посёлка), то там были клубы путанки – это тонкая стальная проволока. Была она шириной по всему периметру забора, высотой около пяти метров и в глубину до десяти, к сожалению, всё тех же метров, а не дюймов. Нырнуть в неё мог бы только сумасшедший или смертник. Этот нестандартный капканчик любому желающему мог бы отрезать руку, ногу или голову, и желающий свободы продолжал бы скакать по ней к лесу, как всадник без головы. И поэтому я её не рассматривал даже как один шанс из тысячи.

Работающим заключённым на запретной зоне до непреодолимого участка оставалось работать всего пару дней. Значит, нужно рисковать. Здоровье оставляло желать лучшего, но свобода не могла ждать. К тому же в последний день, с утра, в секции был шмон. Прапорщик выбросил на пол пайку хлеба и сахарный песок. До этого я с невозмутимым видом наблюдал за ним и помогающими ему солдатами. Но на этот поступок вспыхнул, как спичка: зачем же на пол кидать? Я никак не мог этого постичь, так как мать меня в детстве приучила относиться к хлебу, как к святому. А здесь такое похабное отношение. Прапорщик двинулся ко мне, чтобы заняться перевоспитанием моих понятий. Если он думал этим напугать, то заблуждался. Я в тот миг забыл о своих планах и, ожидая его, встал в стойку, готовясь отразить нападение. Он по моему лицу понял, что сопротивление будет, и ретировался с двумя солдатами из барака, при этом, уходя, прошипел, как змея: «Мы тебя ещё переломаем. Подожди, тварь, доберёмся». «Сколько яда», – подумал я про себя. Вышел и обсудил с Витькой международную обстановку. Он успел найти ещё желающего на авантюру. Мы познакомились. Звали тоже Виктором.

– Риск огромный, – предупредил я.

– Кто не рискует, тот не пьёт шампанского.

– Резонно, – подтвердил я.