Белый Лис на большой дороге

– Почти. Его дружки уже трахаются как кролики, а ему всё никак никто не даст.

– Что-что они делают? – переспросила Маргарита.

– Только не говори, что ты не знаешь, откуда берутся дети. Ты же просто шутишь, верно?

– Ага.

– Фух. – выдохнул Яков. – Больше не пугай меня так…

– Я вычитала это в зоологической энциклопедии, которую нашла в сундуке. Там было про основы генетики и про брачные игры животных, всё в принципе очень просто, но я долго не могла понять, почему к этому относятся с таким нетерпением…

– Ни слова больше, – сказал помрачневший Яков. – Думай о чём-нибудь хорошем. Думай о Гильермо Тоце.

– В общем, к старшим девочкам подошёл рыжий Гильермо Тоц и стал рассказывать о том, как казнят ренегатов…

– Так, об этом тоже не думай.

– Почему?

– Это всё глупости, которые придумывают взрослые. Не думай об этом.

– Не только взрослые. Наши все тоже меня сторонятся.

– Многим из тех, с кем ты могла бы здесь подружиться, запрещают родители.

– Это звучит глупо.

– Так и есть, – сказал Яков.

Их трогательной дружбе исполнилось уже два года: Яков Берлинг часто занимал для неё лучшую парту в дальнем конце класса и даже уступал ей место у окна. Другие этой дружбы не понимали. На переменах, в коридорах и актовых залах – иногда над этим смеялись.

– Яша, милый Яша, ты не возражаешь, если мы скормим твою возлюбленную Коту? – насмешливо спрашивала рыжая и стройная Алиса Камю, вешаясь на шею Якову Берлингу. Она была их ровесница, младшая сестра кровожадной красавицы Марии, преподававшей математику – это обстоятельство заставляло Маргариту чувствовать себя перед ней особенно беззащитной.

– Скажи, а что это за кот такой? – спросила Маргарита у Якова на следующей перемене. Скорее, чтобы убедиться, что Яков по-прежнему на её стороне.

– Это тот, о котором говорила Алиса?

– Ну да. Ты правда не знаешь эту историю?

– Никто мне не рассказывал.

– Ах, точно… – Яков ударил ладонью по лицу. – В общем, этот кот – Кот-Людоед. Большой, чёрный, усатый Кот-Людоед. Он живёт в Лицее, днём спит, а по ночам бродит и съедает плохих учеников. Говорят, что его где-то видели вечером, но это наверняка враки.

Враки враками – но со временем слухи не прекращались. Напротив, они обрастали деталями: кто-то задержался до позднего вечера и видел в коридоре чёрную хвостатую тень. Говорили, будто хозяин этой тени съел старшеклассника Евгения Савойского – тот плохо учился и приставал к Марии Камю. Позже открылось: всё ерунда, он перевёлся куда-то в Данциг. Потом оказалось, что Кот ещё и говорящий. Вне всякого сомнения – Кот был школьной легендой.

Хотя – как заметил однажды проницательный Яков – в хорошей школе должны быть свои легенды. На дне открытых дверей учителя говорили, что эта школа – без преувеличения лучшая во всём Городе. Впрочем, в любой мало-мальски приличной школе – а в Столице было немало таких школ – учителя говорят подобные вещи.

Но в этой школе всё было в духе древних поэтов: она не просто так называлась Гумилёвским Лицеем. Здесь почти не было надзирателей, а ученики заботились друг о друге: старшие, шефы, присматривали за младшими – их называли подшефными. Учителя были один другого чуднее – зато почти все с учёными степенями – а ученикам предоставлялась небывалая степень свободы. Эта свобода чувствовалась везде, где в ней не было необходимости – и отсутствовала во всём прочем. Широкие светлые коридоры, полувоенная форма, тяжеловесная классика, фамилии древних писателей (произносить с придыханием) и непробиваемый лицейский патриотизм: у любого порядочного лицеиста такие вещи вызывали неудержимую тошноту.

Все порядочные лицеисты курили в туалетах – в полном соответствии с древним обычаем, которому, должно быть, не меньше тысячи лет. Шефы спали с подшефными, а после уроков – в лицейском саду, в окружении античных статуй – пили недорогое вино, громко ругались матом и жаловались, что им не хватает дисциплины. Белый камень классических статуй был весь покрыт скабрезными надписями. Филигранный почерк, изысканное богатство словесных форм – ругань руганью, а литературу тут преподавали всерьёз.

Яков поделился с Маргаритой своим наблюдением: чем старше становятся лицеисты, тем сильнее в них эта сторона жизни – она не для посторонних глаз, тут правят бал непослушание и хулиганство, в почёте всё то, что находится под запретом – Яков назвал эту сторону жизни «тёмной». Говоря так, краснел: подобная жизнь привлекала его.

Учителя тактично не замечали этой тёмной стороны жизни – в Гумилёвском Лицее именно такой расклад назывался «свободой». Что же до Маргариты – то данные стороны лицейского мироустройства интересовали её даже меньше, чем уроки. После уроков она стремглав бежала домой – прочь из лицея, прочь от размалёванных статуй. Но дома она тоже не находила покоя, и носилась по улицам Города, с каждой неделей заходя всё дальше и дальше, заглядывая в подворотни и переулки, подолгу разглядывая наряды в витринах, глазея на клиперы и броненосцы в свинцовых водах Залива, гладя на улицах незнакомых котов.