Белый морок. Голубой берег

— Должен бы. Тарханов как огня меня боится.

— А если он все-таки не поверит? Если пошлет радиозапрос в Киев?

Олесь лишь сокрушенно покачал головой: дескать, радиозапрос в «Виртшафт» будет означать для меня провал.

— А Тарханов может послать радиозапрос… Он ведь патологически недоверчив и осторожен… Значит, мне нужно прибыть не с устным приказом. Да, да, я должен вручить ему пакет с директивой о переподчинении «пугачей» службе СД… — размышлял он вслух.

— Товарищ командир, разрешите мне с Олесем провентилировать эту идею в деталях. Кончиками пальцев чувствую: если сюда подключить Парменова, может завариться что-нибудь толковое, — взглянув на часы, предложил Ксендз.

— Что ж, отправляйтесь в лагерь и вентилируйте, — согласился Артем. — А утром соберемся и обсудим все на свежую голову. Сейчас пора собираться в дорогу.

XXVI

…С каким-то недобрым предчувствием надпоручик Шмат переступил порог тускло освещенного, пропитанного керосиновым смрадом, табачным дымом и винными испарениями помещения и, пораженный, остановился у дверных косяков. Ранее уютная, всегда хорошо проветренная, скромно, но со вкусом обставленная комната, где каждая вещь знала свое, четко для нее определенное место, в этот вечер скорее напоминала холостяцкую берлогу выпивохи, чем жилье интеллигентного человека, проводившего свой досуг за книгами и размышлениями. Всюду на подоконниках, стульях, диване валялись газеты, книги, всевозможные бытовые вещи, одежда; постель за открытой ширмой лежала неубранной, дорожка на полу была скомкана и перекручена, а письменный стол загроможден стаканами, откупоренными бутылками, консервными банками.

— Жадам гойне здровэ, пане сотник, — подал голос прибывший. — Прошу разрешения обратиться…

Однако сотник Стулка, полулежа в кресле спиной к двери и широко раскинув под столом ноги, даже глазом не повел. Его голова была опущена на грудь, глаза закрыты, в зубах торчала давно угасшая папироса, и со стороны казалось, что он ненароком задремал. Но Шмат был более чем уверен: Чеславу Стулке сейчас совсем не до сна. Михал Гайдаш, которого Ян навестил перед этим, успел сообщить, что у командира роты какие-то крупные неприятности. Вчера якобы его срочно вызвал к себе в штаб сам полковник Мицкевич. Зачем именно, этого никто точно не знал, потому что сотник после возвращения из Коростеня на людях не появлялся и никого не принимал, но невесть откуда поползли слухи, будто против стрельцов Стулки выдвинуто какое-то тяжкое обвинение и начато расследование. Потому-то, направляясь в этот дом, Ян терялся в догадках: что же могло здесь случиться с его земляками?

— Я хорошо помню нашу предыдущую беседу, пан сотник, — чтобы привлечь к себе внимание, снова заговорил Шмат. — Но поверьте: я ни за что не появился бы здесь, если бы меня не вынудили исключительные обстоятельства. Вы можете меня выслушать?

Только после этого сотник вздрогнул, будто вынырнул из купели, брезгливо выплюнул папиросу, как-то неестественно повернулся всем туловищем. У Шмата даже сердце стиснуло от боли: всегда аккуратный, даже франтоватый, профессорский отпрыск был сейчас небрит и непричесан, с подпухшими веками и покрасневшими глазами, в измятом, будто изжеванном, кителе со следами папиросного пепла.

— А-а, надпоручик Ян Шмат… — Голос у Стулки тоже вялый и какой-то хрипловато-дребезжащий. — Прошу за стол…

Не дожидаясь согласия, налил из ребристой бутылки стакан вина, протянул его позднему гостю.

— Извините, пан сотник, но сейчас пить не могу. Я, так сказать, при выполнении боевого задания. Да разве вы не знаете, какой из меня питок?

Внезапно Стулка круто обернулся, уставился на надпоручика пьяным взглядом и так внимательно и придирчиво рассматривал, будто встретил его впервые и мучительно пытался угадать, кто же перед ним.

— Так вы думаете, я наливаюсь этим зельем потому, что пьяница? — прошептал он после паузы с тяжелым придыханием. — Вы, может, подумали, что мне не хватает компаньона?.. Нет, панове, со своими порядками на чужие поминки не ходят! Запомните это хорошенько. А я, как и надлежит словаку, справляю поминки по убиенному рабу божьему Богумилу… И никто этого мне не запретит! Даже сам генерал Чатлош!.. Мой родной брат…

— Не может быть!..

— В наш обезумевший век все может быть, надпоручик. Вчера командир дивизии официально известил, что на кавказском фронте полковник Богумил Стулка погиб во славу Словакии…

Дрожащей рукой Шмат перехватил из рук сотника стакан с вином и обескураженным голосом произнес:

— Сочувствую вам, друже, — затем, отпив глоток, склонил голову. — И проклинаю тех, кто вверг наш бедный народ в мировую бойню! Для чего проливается словацкая кровь здесь, в Полесье, в горах Кавказа или на берегах Волги?

Вдруг сотник круто сменил тему разговора:

— Так я желал бы знать: что именно привело вас, пан надпоручик, сюда в столь позднее время?

— Меня прислали сообщить, что с вами хочет иметь беседу представитель партизанского командования.

Сотник задумался, застучал пальцами по столу и саркастически произнес: