Белый олеандр

— Какая мать на ее месте не приревновала бы, когда дочь привязывается к приемным родителям? Если уж начистоту…

Она стряхнула пепел с огненного кончика сигареты в пепельницу-погремушку, набитую бобами.

Я посмотрела на нее сквозь вуаль, радуясь, что ей не видно страха в моих глазах.

— Если уж начистоту, то она убила Клэр! Столкнула ее с обрыва. Может, ее нельзя за это привлечь, но не надо втирать мне здесь ваши новые небылицы. Она убила Клэр, и она убила Барри. Отсюда и будем плясать!

Сьюзан вздохнула и отложила ручку. Еще раз затянулась и затушила сигарету в пепельнице.

— Ты крепкий орешек, да?

— По-моему, это вы добиваетесь освобождения преступницы.

Я швырнула шляпу на кресло, вспугнув белого кота, который бросился из комнаты.

— Имели место процессуальные нарушения, все задокументировано.

Сьюзан постукивала по руке ребром ладони. Я представила, как ее жесты в суде доносят смысл до людей с нарушением слуха.

— Госзащитник и пальцем не пошевелил. Она была под воздействием препаратов. Господи ты боже мой, она едва могла говорить! Это все есть в деле, включая дозу. И никто слова не сказал! Обвинение целиком построено на косвенных уликах.

Сьюзан резко развела в стороны согнутые на уровне груди руки, как судья в бейсболе. Приближалась кульминация речи. С меня было довольно.

— А вам-то что со всего этого? — перебила я, стараясь говорить предельно сухо и равнодушно.

— Должно свершиться правосудие, — твердо заявила она.

Я живо представила, как она дает представление для телевизионщиков на ступенях здания суда.

— Оно свершилось. Слепо и, может, даже по ошибке, но свершилось. Большая редкость, я знаю. Современное чудо.

Сьюзан сгорбилась на диване, как будто мои комментарии лишили ее праведного пыла. Мимо проехала машина, в которой орало радио — ковбойская музыка, — и Сьюзан быстро посмотрела в окно на темно-зеленый «Ягуар». Убедившись, что он все так же посверкивает возле тротуара, вернулась ко мне. Медленно и устало.

— Когда я вижу в молодежи такой цинизм, Астрид, я начинаю бояться за будущее страны.

Шутка дня! Я не выдержала и расхохоталась. Моя жизнь не изобиловала причинами для смеха, а это заявление было из ряда вон по любым меркам.

Усталость адвокатши исчезла так же быстро, как праведный пыл. Передо мной возник холодный и расчетливый стратег, не уступающий, пожалуй, самой Ингрид Магнуссен.

— Барри Колкер мог умереть от сердечного приступа, — заявила Сьюзан спокойно. — Он страдал ожирением и принимал наркотики. Верно?

— Говорите что хотите.

Меня с толку не собьешь!

— Вам надо, чтобы я ради нее солгала? Так давайте обсудим.

Сьюзан медленно улыбнулась, откинула с лица кудряшки, похлопала слишком черными на фоне белой кожи ресницами. Она словно устыдилась самой себя и в то же время испытала облегчение, что договориться будет не так уж и трудно.

— Прокатимся?

За тонированными стеклами уютного «Ягуара» меня, точно мех, окутал запах кожи и денег. Радио было настроено на джазовую станцию из Лонг-Бич, крутили что-то в свободном стиле Западного побережья, с флейтой и электрогитарой. Мы молча проехали вверх по Риппл-стрит мимо подпольного детского сада, булочной, разрисованного забора на Клируотер, свернули на Флетчер, потом налево на Глендейл, направо на бульвар Силверлейк и какое-то время двигались вдоль озера. На сине-зеленой воде качались чайки. Из-за засухи обнажились бетонные берега, а в герметичном мире «Ягуара» было плюс двадцать. Какое наслаждение сидеть в дорогой машине! Разреженную атмосферу заполнила новая композиция, которую я сразу узнала, — Оливер Нельсон, «Украденные мгновения».

Я закрыла глаза и представила, что рядом не адвокат матери, а Оливия. Вспомнила ее голые руки, профиль, платок как у Грейс Келли. Драгоценные мгновения. Еще более драгоценные от того, что нереальные, растворившиеся, как легкий аромат духов на ветру или вечерние звуки пианино из незнакомого дома. Я пыталась задержать это ощущение.

Сьюзан припарковалась с другой стороны озера. Отсюда была видна сине-зеленая вода в белых точках чаек и живописные холмы вдали. Она уменьшила громкость музыки, но трубу Нельсона все равно было слышно.

— Я хочу, чтобы ты задала себе вопрос: в чем она виновата? — повернулась ко мне Сьюзан. — В смысле, в твоем сознании. Нет, правда! В убийстве или в том, что она дрянная мать и что ее никогда не было рядом, когда ты в ней нуждалась?

Я смотрела на эту невысокую женщину. Кудряшки были, пожалуй, на тон чернее нужного, тушь размазалась от жары. Усталость Сьюзан была и игрой, и правдой. Слова, как обычно, оказались беспомощно неточными. Я пожалела, что нечем ее нарисовать. Она постепенно становилась собственной карикатурой. Пока еще ничего, но через пять или десять лет она сойдет за себя только издали. А крупным планом будет не узнать — вытянутая и испуганная.

— Не пытаешься ли ты наказать ее за то, что она дерьмовая мать, а вовсе не за убийство? — Она нажала кнопку, чуть опустила стекло, вжала прикуриватель и полезла в сумочку за сигаретами. — Кто тебе вообще Барри Колкер? Просто приятель матери, один из многих. Ты не могла быть к нему привязана.