Белый олеандр

Клэр закашлялась, села, рыгнула. Ожерелья и браслеты свалились. Она выплюнула жемчуг в ладонь. Такая бледная, что губы казались неестественно красными. Под глазами круги. Сгорбилась спиной ко мне над горстью глянцевитых мокрых бусин. Позвонки нанизаны на нить, как нефрит.

Потянулась назад к моей руке. Ногти грязные, кончики маленькие и чувствительные, как у ребенка, кольца несоразмерно большие, точно шарики жвачки из автомата. Прижала мою ладонь к влажной пылающей щеке. Я положила голову ей на плечо. Ее спина тоже горела.

— Рон скоро вернется.

Она кивнула. Тяжелая голова на тонкой шее качалась, как тюльпан на ножке. Позвонки напоминали змеиную погремушку.

— Как жарко… Что я буду делать летом?

Вся из кожи и нервов, бестелесная, прозрачная. Как кожаный воздушный змей на горячем ураганном ветру.

— Пойдем на пляж, — предложила я.

Она мотнула головой, как будто прогоняла муху:

— Не поможет.

Украшение, на котором я сидела, впивалось в бедро. Я высвободила руку и вытащила аквамарин, большой, как миндаль в скорлупе. Клэр рассказывала, что они растут вместе с изумрудами. Изумруды хрупкие и раскалываются, а аквамарины легко образуют огромные кристаллы и потому дешевле. Вот если изумруд не расколется, это действительно большая ценность.

Я протянула ей бледно-голубой камень цвета глаз моей матери. Она надела на указательный палец. Кольцо болталось, как дверная ручка на веревке.

— Мамино. Отец подарил, чтобы отпраздновать кругосветное путешествие. — Клэр сняла кольцо. — Ей тоже было велико.

У соседки, миссис Кромак, попугай высвистывал восходящие квинты. Мимо дома проехал фургончик с мороженым, из которого доносилась детская песенка. Клэр легла навзничь, подложив руку под голову, чтобы меня видеть. Очень красивая, даже теперь: темные волосы на плечах, испарина, блестящие дуги бровей, маленькая грудь в розовом кружеве.

— Если бы ты решила покончить с собой, что бы сделала?

Я перевернулась на живот, порылась в украшениях, выбрала браслет. Не налезал. Я думала о жизни, которая сыпется сквозь пальцы, словно черный стеклярус.

— Я бы не решила.

Она разложила на плоском животе серебряное индийское ожерелье из тонких, как волос, трубочек. Металл казался жидким, точно ртуть.

— Ну а если бы?

— Запрещено моей религией.

Пот стекал у меня по груди в озеро пупка.

— Какой религией?

— Выживания.

Она не позволила нарушать правила и уклоняться от ответа.

— Ну а если бы захотела? Допустим, ты старая-престарая, и у тебя ужасный неизлечимый рак.

— Накачалась бы демеролом и ждала.

Я не собиралась обсуждать самоубийство. Это был пункт в материнском списке антиобщественных деяний. Я не стану просвещать ее по поводу самого надежного способа, который открыл мальчик с раком костей, — вколоть пузырек воздуха в вену и пустить его по крови, как жемчужину. Наверняка ее бабка Присцилла пользовалась им во время сражения, когда кончался морфий. Еще можно положить на корень языка цианистый калий, как кошкам. Очень быстрый способ. Когда сводишь счеты с жизнью, медленные варианты не подходят. Кто-то может помешать и спасти.

Клэр взялась рукой за колено, покачалась на спине.

— Знаешь, что бы сделала я?

Она тянула меня за собой, но я по этой тропе идти не желала.

— Пойдем на пляж! Мы тут чокнемся!

Она меня даже не услышала. Ее глаза затуманились, как у влюбленной.

— Отравилась бы газом. Да. Говорят, это — как заснуть.

Она напоминала женщину, легшую в снег. Долго шла и устала. Оказалось — не так уж и холодно. Охватило желание покориться судьбе, перестать сражаться с бурей и темнотой, лечь на белое покрывало и уснуть. Я понимала. Иногда я представляла, как погружаюсь в океан вдоль стены кораллов. В крови накапливается азот, начинается эйфория, и единственное направление — вниз, в черноту.

Нужно ее разбудить, дать пощечину, заставить походить, напоить черным кофе. Я рассказала про японского моряка, который дрейфовал четыре дня и покончил с собой.

— Его нашли через двадцать минут! Он еще не остыл!

На улице жужжала газонокосилка. В душном воздухе разливался сладкий запах жасмина. Клэр вздохнула, наполняя кислородом грудную клетку с острыми, как лезвия газонокосилки, ребрами.

— Сколько можно дрейфовать, глядя на пустой горизонт?

Что ей ответить? Я делала это годами. Она была моим плотом, моей черепахой. Я легла, положила голову ей на плечо. Она пахла потом и «Дыханием времени», запах теперь был пыльно-голубым, как будто меланхолия испортила духи.

— Все может измениться!

Она поцеловала меня в губы. Нахлынул аромат сладкого кофе с кардамоном, разгоряченной кожи и немытых волос. Я смутилась, но противиться не стала. Ей я бы позволила все что угодно.

Она откинулась на подушку, прикрыв глаза рукой. Я растерянно приподнялась на локте.

— Чувствую себя такой ненастоящей… — проговорила Клэр и повернулась ко мне спиной.