Белый олеандр

— Симпатичный мужчина. Умный, богатый, как Крез, — сказала она, трогая губы салфеткой. — Но жил, как солитер. — Она рассматривала на свет соломенное вино, словно в нем была разгадка мужской ненасытности. Покачала головой, словно не обнаружив ее. — Чудовищный вес, триста фунтов, наверное. Очень несчастный человек. Я всегда ему сочувствовала. Бедный мистер Фред.

Мне даже не хотелось представлять ее под этим огромным мужчиной, торопливо продирающимся в нее, вечно спешащим.

— Как вы с ним познакомились?

— Я работала в кредитном отделе одного из его банков. — Оливия отогнала пчелу, заинтересовавшуюся ее бокалом.

Представив себе Оливию банковской служащей, я расхохоталась. За столом с девяти до пяти, в габардиновом костюме и стандартных «лодочках», обед в «Суп эксчейндж».

— Наверно, вы шутите.

— Конечно, а ты как думала, я всю жизнь прогуливалась по Ван-Найс-бульвар такой милашкой в заячьем жакетике? У меня финансовое образование. О, я все знала о деньгах, кроме того, как прибрать их к рукам. Тогда я выплачивала кредит за «хонду», платила за квартирку на бульваре Чандлер, как все остальные.

— И этот большой человек спас вас от самой себя?

Оливия вздохнула.

— Бедный мистер Фред. В прошлом году он скончался от сердечного приступа. Все досталось его брату. — Она пожала плечами. — Хотя на что еще может рассчитывать человек, который ест по три обеда подряд?

Сидя за столом у Марвел, я смотрела, как они все едят. Подносят вилки ко рту, не глядя, уставившись в телевизор, не обращая внимания, что на тарелке — тунец или кошачьи консервы. Я стала учиться готовить. Сказала Марвел, — может быть, стану поваром, это хорошая работа для женщины. Моя фигура начала понемногу округляться, ребра скрылись, четче обозначилась талия. Любуясь в зеркале пополневшей грудью, я представляла, как Рэй смотрел бы на нее, накрывал своей искалеченной рукой. Мне нравилось, как она колышется, когда я иду по улице. Марвел говорила, это просто переходный возраст, выпендреж, как она это называла. Но это было не так. Я стремилась вырасти как можно быстрее, жадно желая стать женщиной.

13

Лето, я изжарена, как котлета. Уже к девяти утра наступающая жара вызывала ужас. Оливия брала меня на прогулки в своем «корвете», вверх по сто первой и дальше по одному из каньонов — Топанга, Канан-Дьюм, — на пляж. С него мы сворачивали на магистраль вдоль побережья, ветер холодил открытую солнцу кожу, парни из соседних машин что-то кричали нам. Мы не обращали внимания. Никогда еще я не чувствовала себя такой красивой и бесстрашной.

Иногда она готовила кувшин ромового пунша и ставила бразильскую музыку — Милтон Насименту, Жилберту Жил, Джобим. Особенно интересно было монотонное пение Аструд Жилберту — она словно качалась в гамаке и пела ребенку колыбельную. Мы сидели в большой комнате на полосатой кушетке, ели манго и ветчину, рассматривая бразильские фотографии Оливии. Над головой медленно вращался вентилятор. Она произносила названия городов с шипящими португальскими согласными: Рио-де-Жанейро, Итапарика, Ресифи, Оуро Прето, Сальвадор. Радужные краски колониальных городов — темнокожие женщины в белых платьях пускают свечи в море. Оливия на карнавале, в усыпанном блестками платье с разрезами до подмышек, растрепанные вьющиеся волосы. Она была за руку с белым мужчиной, загорелым, с серо-голубыми глазами.

— Ты была бы в восторге от карнавала, — сказала она. — Три дня бы плясала без передышки.

— Я ненавижу толпу. — Язык едва ворочался от пунша, сладкого и крепкого, как удар кирпичом. — Всегда боюсь, что меня затопчут.

— Это случается. — Оливия кивала в такт самбе. — На карнавале лучше не падать.

Через несколько минут она пошла танцевать. Я легла на кушетку и смотрела на нее — с шарфом на голове, в обернутой вокруг бедер юбке. Она легко двигалась в сложном ритме самбы. Я представила, как она, покрытая только блестками и потом, танцует под южным солнцем в такт с огромной толпой, пахнущей ромом, манго и «Ма Грифф». Волны музыки пробегали по ее телу, розовые ступни делали маленькие, словно неуверенные шаги, высоко поднятые руки качались, как пальмы. Сотни тысяч людей всех цветов кожи, огромная, пульсирующая под солнцем толпа.

— Потанцуй со мной, — сказала она.

— Не умею. Я же белая девушка.

— Не надо говорить «не умею», — улыбнулась Оливия, двигая бедрами, как поток, огибающий камни. Взяла меня за руку и стащила с кушетки.

Неуклюже топчась перед ней, я старалась копировать ее движения, но, даже пьяная, понимала, насколько смешны были мои попытки. Ее тело двигалось сразу в десяти разных направлениях, гибкое, словно лента. Оливия рассмеялась, прикрыла улыбку ладонью.

— Старайся почувствовать музыку, Астрид. Не смотри на меня. Вообще закрой глаза, ощути ее изнутри.