Белый отель

Однажды целый день у нас уборка шла.
Я встала вместе с солнцем и ушла,
чтоб с ним по озеру на яхте покататься.
И до заката дня трехмачтовый корабль
под белым парусом носил нас по волнам.
Под пледом, прикрывавшим нас, его рука в перчатку
моей плоти по кисть засунута была.
На небе голубом не облачка. Отель
с деревьями слился, а темный лес
расплылся и за горизонтом изумрудных волн исчез.
И я сказала: «Вставь, вгони в меня скорей,
прошу тебя». Что, слишком прямо, грубо?
Я не стыжусь. Все солнца страшный жар.
Но негде было лечь на корабле,
повсюду пассажиры вина пили, ели
цыплячьи грудки. Заодно глазели
на нас, двух инвалидов, что под пледом просидели.
Все расплывалось, будто я во сне,
представьте, он без устали во мне,
ходил как поршень час за часом,
Профессор. Лишь когда закат настал,
от нас все отвлеклись, но взгляды обратили
не на кроваво-красный отблеск в небе,
на зарево, что превзошло закат
меж сосен ярко полыхал отель —
одно крыло горело, все сгрудились
у яхты на носу и с ужасом смотрели.
И тут Ваш сын опять меня схватил
и словно на кол на себя внезапно насадил,
так стало сладко, что я вскрикнула невольно
но ни один не обернулся, крик мой заглушили
другие крики, что оттуда доносились,
смотрели мы, как с верхних этажей
в глухие воды падали тела людей
а кто-то прыгал вниз трудилась неустанно
пока не выпустил в меня прохладную струю.
С деревьев трупы обгорелые свисали
поднялся снова у него, опять я извивалась
на нем верхом, не передать словами
все это исступленье, весь восторг
одна стена обрушилась виднелись
внутри кровати, нам неясно как
все это началось вдруг кто-то произнес
возможно неожиданная сушь,
и солнца луч, войдя в раскрытое окно
разжег нагретое белье в постели, заодно
возможно (хоть курить запрещено)
одна из горничных ослушалась, потом
заснула, или мощное стекло
увеличительное, извержение в горах

Я не спала в ту ночь, так все саднило
внутри, по-моему он что-то там порвал,
ваш сын был нежен, оставался во мне
всю ночь не двигаясь. Лишь слышен тихий плач
там на террасе, где тела лежали,
не знаю, Вы знакомы с алой болью,
присущей женщинам, но не могла унять я дрожь
и час и два пока спокойная вода
катила волны черные сюда.
Рассвет настал, но сон был не для нас,
не размыкали рук и не смыкали глаз.
Потом заснув, я стала Магдалиной,
резной фигурой, украшавшей нос
корабля среди бурлящих волн морских.
Меня на острие меч-рыба насадила,
я упивалась холодом и бурей, плоть моя,
из дерева, была помечена годами,
и ветром края айсбергов, где севера рождалось пламя.
Казался мягким поначалу лед, а кит стонал
тихонько колыбельную костям
корсета тонким невозможно отличить
вой ветра от китовой песни, мерный плеск
всех айсбергов из самих дальних мест.
Но вот уж лед в меня врезаться стал, —
теперь мы ледокол, — и грудь мне оторвал,
покинутая всеми, родила
я деревянного зародыша, и жадными губами,
рот распахнув, он мокрый снег поймал
но затянуло в бурю и пропал
в меня вонзившись, снежная метель
мне матку вырвала и я простилась с ней,
в безмолвье унеслась вы видели летящую утробу

Не представляете, какое облегченье,
почувствовала я проснувшись, жаркие лучи
уже ласкали комнату веселым светом,
Ваш сын смотрел так нежно на меня.
Я, счастлива что грудь моя цела,
к балкону бросилась. Вокруг была
разлита свежесть воздух напоен
сосновым ароматом, наклонилась
к перилам, сын Ваш сзади подошел
и неожиданно в меня вошел,
вогнал так глубоко, что зимним сном обьято,
мгновенно сердце расцвело, не знаю даже
в какую дырку он попал, я в раже
почувствовала, как отель и горные вершины
внезапно сотряслись, возникли сотни черных пятен
там, где все было белоснежно до сих пор.