Белый Север. 1918

Максим осторожно взял у него документы и перевел с листа для остальных. Генерал Пуль ввел в Архангельске комендантский час, объявил запрет на созыв митингов и собраний без разрешения военных властей и назначил военным губернатором Архангельска некоего француза, о котором никто ничего не знал. Все распоряжения были оформлены от первого лица — «я приказываю, я запрещаю, я назначаю». Союзническая помощь стремительно приобретала характер оккупации.

— Нужно начать переговоры с Пулем, — предложил Максим. — Разделить полномочия…

— Ни в коем случае! — взвился Чайковский. — Этот вояка считает себя здесь хозяином! Я напишу петиции союзным посланникам, пускай укажут ему его место! А если союзники будут и дальше игнорировать полномочия кабинета, останется один выход — покинуть Архангельск и сделать попытку опереться на население в другом месте — на Урале, в Сибири. Там тогда попытаемся создать общегосударственную власть.

Максим нахмурился. Готовность Чайковского бросить начатое при первых же сложностях ему не понравилась. Он не стал напоминать, что и британский, и американский послы прислали теплые слова поздравления и наилучшие пожелания, однако до сих пор ВУСО в качестве правительства Северной области не признали. Дела с правительством союзники ведут, но весь официальный статус — какой ВУСО само себе присвоило. А ведь сколько радости было, когда большевики получили в американском посольстве от ворот поворот! Вот только ВУСО оказалось почти в том же положении.

Максим вышел в приемную, чтобы выпить воды. В дверях столкнулся с вошедшим с улицы Бечиным.

— Миха, ты к нам какими судьбами?

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Да вот, все насчет хлеба хлопочу. ВУСО посылает в штаб Пуля, штаб Пуля — в ВУСО… третий круг уже наматываю.

— Пока ничего определенного, переговоры идут…

— Да понимаю, что идут, пришли бы уж хоть куда-нибудь. В городе хлеба на месяц осталось, в уездах и того хуже. А сейчас я по другому делу. Списочек долгов по получке принес. Сколько, кому, за какой срок — все, того-этого, до копейки посчитано. Три дня всем профкомом корпели. Когда выплаты ждать?

Максим тяжко вздохнул. Долги по зарплате, оставшиеся в наследство от большевиков, были головняком еще тем. ВУСО считало, что их надо выплатить в полном объеме, но денег у правительства не хватало, а Пуль и поддерживающий его во всем Чаплин отказывались выделить средства. С какой-де радости платить тем, кто работал на большевиков? Пусть еще спасибо скажут, что на свободе остались.

— Не знаю, Миха, — Максим развел руками. — Как только, так сразу… Денег нет, но вы держитесь.

Как и сто лет спустя, это напутствие было воспринято без всякого энтузиазма.

— Соловья баснями не накормишь, — хмуро отозвался Миха. — Ладно, некогда мне тут с тобой. На Маймаксе рабочие собираются, мой профсоюз и не только. Потолкуем, славно ли нам живется под новой властью…

— Много народу ожидается?

— Да уж немало. Тыщи две придут.

— Погоди, давай Чайковского позовем, пусть выступит перед народом.

— Думаешь, он сдюжит, наш, того-этого, кабинетный революционер?

— Обожди, спрошу сейчас.

Чайковский раздраженно поднял глаза от бумаг, но тут же приветливо улыбнулся.

— Что у вас, товарищ Ростиславцев?

Максим рассказал про собрание рабочих.

— Да-да, общение с народом — дело величайшей важности, — пробормотал Чайковский. — К сожалению, у меня совершенно нет времени ехать в такую даль. Отчего бы вам туда не сходить, голубчик? Изучите народные настроения, анонсируете наши планы… Ступайте.

Дожидавшийся в приемной Миха понимающе скривился, но ничего не сказал. Они спустились с крыльца ВУСО, вышли на Троицкий проспект. Прошли мимо длинного серого забора, за которым располагался городской госпиталь. Максим с тоской вспомнил, что давно пора туда зайти, поговорить с Марусей Доновой, да и вообще решить, как быть с ней дальше. Она наверняка уже поправилась, оставлять ее в слабо охраняемом госпитале небезопасно, но и переводить обратно в тюрьму скверно… Нет, чтобы ее не били больше, устроить можно — персонал тюрьмы пусть нехотя, но подчинялся регламентам ВУСО, и откровенные измывательства над арестантами в основном удалось пресечь. Хуже, что она сама, без принуждения может дать показания против пособника большевиков Максима Ростиславцева. Отомстить, так сказать, предателю. Даже странно, что до сих пор этого не сделала — растерялась, должно быть. По опыту ежедневной работы Максим знал, что загреметь в тюрьму в эти смутные времена легче легкого, а вот выбраться оттуда — квест тот еще. И ребенок, которого Маруся упомянула… думать об этом было тягостно. Потому визит в госпиталь Максим откладывал, благо других дел было выше крыши.