Белый шаман

– Почему он так громко кричит? – спросил старик Акко. – Может, считает, что мы глухие? Сначала подумал – бранится, но по лицу непохоже, глаза добрые.

– Я так полагаю, что он перед началом торговли шаманит, – предположил тесть Пойгина Уквугэ.

– Ну что же ты молчишь? Переводи, Яшка, – всё тем же громким голосом продолжал Чугунов. – Ну, хоть чуть-чуть… в общих чертах растолкуй…

Ятчоль с важным видом раскурил трубку, встал с ящика, прокашлялся. Чугунов, присев на прилавок, с нетерпением и величайшим любопытством разглядывал лица чукчей, надеясь, что сейчас, как только Ятчоль переведёт хоть приблизительно его слова, появятся на лицах улыбки, раздадутся голоса одобрения.

– Русский просит меня, чтобы я стал его помощником, – важно сказал Ятчоль. – Он всех предупреждает, чтобы вы относились ко мне с почтением. Но я ещё не знаю, стану ли его помощником. Мне надоели американцы, а теперь вот новый пришелец…

Услышав слово «американцы», Степан Степанович соскочил с прилавка, пристукнул по нему кулаком.

– Верно, Яшка! Значит, понял, что я толкую про американцев. Наконец-то мы их попросили убраться восвояси! Шутка сказать, восемнадцать годков исполнилось Советской власти, а они тут на своих шхунах шастают. Теперь по-другому заживём мы с вами. Главное – честность, честность и ещё раз честность! Советская власть весь мир покорит не чем-нибудь, а вот именно честностью!

Ятчоль выждал, когда успокоится русский, и продолжил свою лукавую мысль:

– Так вот я и говорю… надоели мне американцы. Вы думаете, почему я им помогал? Чтобы всех вас хоть немного охранить от обмана. Без меня они даже подошвы с ваших торбасов на ходу сдирали бы…

– По-моему, ты только этому у них и не научился, – съязвил Пойгин.

Слова его вызвали смех. Чугунов тоже засмеялся радостно, полагая, что у него возникает с чукчами самый сердечный контакт.

– Молодец, Яшка! Значит, всё-таки донёс, донёс главное. Если радуются люди моим словам, значит, миссия моя начинается славно.

Ятчоль ткнул в сторону Пойгина пальцем и сказал Чугунову:

– Пойгин шаман. Пойгин плёка!

– Шаман, говоришь? А ну, ну, где он? Это даже очень любопытно… Тот вон, у самой двери? Странно, а он мне, понимаешь ли, как-то приглянулся. Вполне с виду симпатичный мужчина. И лицо серьёзное. А рядом с ним кто? – указал на Кайти. – Удивительно милая женщина. Впрочем, суть не в женщине. Мне, понимаешь ли, про это и думать ни к чему. У меня высокая миссия. Если начнёшь на женщин заглядываться… Ты это опусти, Яшка, опусти про баб. Переводи основное.

Ятчоль понял, что русский опять разрешает ему говорить, повернулся к Пойгину:

– Ты лучше бы откусил свой язык и выплюнул собакам. Ты лучше молчи. Тебе известно, что я всё время из одного конца в другой по берегу езжу. Все самые новые вести всегда первому мне в уши вползают. Есть одна для тебя самая страшная весть. Шаманов русские будут изгонять, как самых злых духов. И этот вот усатый русский за тебя первого возьмётся…

– Если он станет твоим другом, то мне он, конечно, будет врагом.

– Странно, почему тебя перебивает этот серьёзный мужчина? – спросил Степан Степанович, выходя из-за прилавка. Подошёл к Пойгину, присел рядом с ним у стены на корточки. – Ну так что, приятель, закурим, что ли? – Протянул Пойгину папиросу. – Неужели ты шаман? Я их как-то по-иному, понимаешь ли, представляю. По-моему, мы с тобой поладим. Дай мне хоть чуть-чуть твоему языку научиться, я тебя за неделю перекую.

Чувствуя страшную неловкость, Пойгин разглядывал папиросу, напряжённо улыбался; он догадывался, что русский, кажется, выказывает ему дружелюбие, и это было приятно ему. Почувствовав, как прижалась к нему плечом Кайти, глянул ей в глаза, снова повернулся к русскому и улыбнулся уже откровеннее.

– Ты вот что, приятель, уразумей, – продолжал Степан Степанович с добродушным назиданием, – уразумей одно. Если ты не эксплуататор – мы с тобой действительно поладим. Темноту твою, веру во всяких там ваших чертей, именуемых злыми духами, мы как-нибудь одолеем. Когда я сюда уезжал… меня инструктировал сам секретарь крайкома. В Хабаровске, понимаешь ли, дело было. Чуткость, чуткость и ещё раз чуткость! Никаких перегибов! Я коммунист, понимаешь? Вот он, партийный билет. – Извлёк из кармана гимнастёрки красную книжечку. – Вот видишь, физиономия моя на фотокарточке.

Пойгин передал незажжённую папиросу Кайти, покрутил в руках красную книжечку, понюхал. Чугунов рассмеялся.

– Странно, никогда ещё не видел, чтобы партийный билет нюхали. Нечего нюхать, друг. Знай, у меня к вам душа чистая, без постороннего запаха. Будем друзьями. Конечно, при условии, что ты не куркуль. Ничего, приглядимся, разберёмся... Давай же, в конце-то концов, закурим.

Осторожно взяв из рук Кайти папиросу, Чугунов отдал её Пойгину, зажёг спичку.

– Ну, ну, смелее. Вот так, как я. Вижу, к папиросе совсем непривычный. Трубки все смолите, и мужики, и бабы, и, кажется, даже дети. Будет у меня с вами мороки.

И когда Пойгин раскурил папиросу, Чугунов встал, прошёл за прилавок, прихрамывая.

– За пять минут ноги отсидел, а вам хоть бы хны.