Белый Шанхай

«Надо пойти на радиостанцию к Климу, — решила она. — Что бы между нами ни произошло, но он все-таки должен выслушать меня и рассказать в эфире о случившемся».

Улицу затопило, и Эдна брела по щиколотку в воде, уже не стараясь уворачиваться от брызг, вылетавших из-под колес автомобилей.

На ступеньках перед входом на радиостанцию она заметила скорчившуюся девушку в дождевике.

— Мисс Маршалл? — в изумлении позвала Эдна.

Ада вздрогнула и подняла на нее затуманенный взгляд.

— Меня зовут Мессалина. Я проститутка из «Гаваны».

Эдна схватила ее за плечи:

— Да что с вами?!

— Ничего. Моего жениха убили, а Клим уехал из Шанхая.

Ада встала и, сгорбившись, побрела прочь.

Обомлевшая Эдна смотрела ей вслед. Она выгнала мисс Маршалл в пылу гнева и стыда и с тех пор ни разу не вспомнила о ней. У Ады не было ни сбережений, ни профессии — как она могла прокормить себя? Кажется, главная воительница с пороком своими руками толкнула беззащитную девочку на панель.

— Мисс Маршалл, постойте! — крикнула Эдна и побежала вслед за Адой. — Нам надо поговорить!

Глава 30 Пекин

1

Поначалу арестантов с «Памяти Ленина» поместили не в тюрьму, а в чиновничью усадьбу, огороженную высокой стеной. Охрана держалась почтительно, еда была сносной, и они каждый день уверяли друг друга, что скоро их обменяют на пленных офицеров.

У Нины была и своя потаенная надежда: Даниэль узнает о случившемся и найдет способ сторговаться с Собачьим Мясом. Но дни проходили за днями, и ничего не менялось: заключенных навещали только следователи, военные и переводчики.

— Вы хотя бы скажите, в чем нас обвиняют! — требовала Фаня.

— Ни в чем, — ответили ей. — Вы заложники, а не преступники. Если ваш муж будет вести себя хорошо, вас отпустят.

Генерал Собачье Мясо считал, что, испугавшись за жену, Михаила Бородина уговорит Чан Кайши остановить наступление.

Сколько Нина ни просила позвать к ней американского консула, на ее требования не обращали внимания. Следователи думали, что она, как и остальные русские, путешествовала по поддельному паспорту.

Нину изводили сомнения: надо или не надо было называть себя родственницей Бородиной? Может, стоило намекнуть на свои связи в Муниципальном Совете? Но это могло обернуться еще худшей бедой: Стерлинг наверняка заподозрил бы Нину в шпионаже. Как еще объяснить то, что она сбежала из города и оказалась в компании коммунистов, направлявшихся в Ухань?

Тревога и неопределенность вытягивали из Нины все силы. Даниэль так и не приехал, а рассчитывать на Михаила Бородина не приходилось: в одном из газетных интервью он с пафосом заявил, что «доверяет свою жену китайскому народу, который наверняка поступит с ней по справедливости». Это означало, что он не готов идти на уступки.

— Собачье Мясо всерьез думал, что он сможет шантажировать Мишу? — усмехалась Фаня. — Не на того напали! Мой муж — старый большевик, и он не пощадит ни себя, ни меня ради победы Мировой революции!

«А Клим, пока любил меня, был готов на все ради моего счастья», — думала Нина.

У Фани имелось хоть какое-то объяснение, почему за нее никто не вступился, а у Нины не было и этого. Ей казалось, что ни одна живая душа не интересуется, где она и что с ней произошло. Единственные друзья, которые у нее остались, — это Фаня и дипкурьеры.

Каждый вечер они рассаживались на ступенях крыльца во внутреннем дворике и устраивали занятия по «политподготовке».

Фаня и ее соратники ничуть не сомневались, что коммунисты имеют право затевать «освободительные войны», «приходить на помощь трудящимся» других стран и уничтожать «социальных паразитов» по всему миру. Они были уверены, что на их стороне «историческая неизбежность» и поэтому решали, где, как и кому стоит жить, а кого пора «отправить на свалку истории».

— Мы воплощаем вековую мечту народов о справедливости! — убежденно говорила Фаня. — При коммунизме мы все будем делать сообща, а результаты труда будем делить поровну!

«Много вы понимаете в „вековых мечтах“! — с раздражением думала Нина. — Вы посуду не можете помыть сообща, а все туда же — лезете управлять миром».

Впрочем, спорить с коммунистами было бессмысленно: у них были свои ценности и святыни. Нина однажды заикнулась о том, что счастье — это семья, здоровье и любимое дело, но Фаня тут же начала стыдить ее за мещанство. Для нее счастьем могло быть только ощущение собственной правоты.

«Я этнограф, — повторяла про себя Нина. — Я изучаю религию племени под названием „коммунисты“».

Вскоре пленников перевели в нанкинскую тюрьму и, продержав там несколько дней, посадили на поезд, следовавший в Пекин.

2

По дороге в столицу Нина дважды пыталась бежать, и после второй поимки начальник конвоя заставил ее целую ночь простоять в тамбуре с привязанными к поручню руками.

Ее охранял паренек с винтовкой. Нина предлагала ему за себя выкуп, но он делал вид, что не понимает по-английски, и развлекался тем, что задирал кончиком штыка Нинину юбку.