Белый шиповник. Сборник повестей

- Пошла хозяйка на рынок со своим сынишкой. Это моя бабушка с моим папой, когда он совсем маленький был. Смотрят, к одной телеге за ножку курочка привязана. Маленькая, взъерошенная. Её не то что били, а тащили за телегой без внимания. Мальчик говорит маме: “Давай купим курочку”. А мама отвечает: “Да у нас же есть куры дома”. А он говорит: “Мне эту жалко, её совсем замучают”. - “Ну, раз жалко, - говорит мама, - давай купим”.

Принесли они курочку домой, выпустили во двор. Во дворе гуси ходят, куры толстые, мясные, называются Арпенхтон, индюк весь напузырился, хохлом своим красным машет. Рябенькая курочка и так маленькая была, а тут вообще вся в комочек сжалась, совсем крошечная стала. Начали корм раздавать - все рябенькую курочку обижают, пришлось мальчику её отдельно кормить.

- А чего ж за неё петух не заступился? - спросила Ирка.

- А он дурак был. На заборе только сидел да кукарекал. Ему вообще на неё наплевать было. Вот курочка немножко окрепла и стала клохтать. А если курица клохтать начинает, значит, она хочет цыплят выводить. Взял мальчик лукошко, постелил туда соломки, мама ему яиц дала, поставили под крыльцо. А курочка вокруг бегает, кричит: “Мало, мало!” Пришлось ещё яиц подкладывать. Еле курочка смогла их все накрыть.

Села курочка на кладку и так сидела, что даже есть не вставала. Пришлось мальчику её кормить. Другие куры выскочат, по двору носятся, а кладка остывает. И вот прошло три недели и стали вылупляться цыплята. У одной курицы десять, заважничала она, пошла по двору. У другой двенадцать - ну та вообще!.. А рябенькая курочка всё не выходит из-под крыльца. У неё ещё не все вылупились. Вышла она под вечер, и все жители двора собрались считать, сколько же у неё цыплят - десять, пятнадцать, двадцать один!

- Ух ты! - сказала Ирка.

- Тут даже гуси гоготать перестали. Петух было к рябенькой курице сунулся, наверное, поздравить хотел, а она ему так сказала “ко-ко”, что у него даже гребет, от расстройства на бок свесился, и поплёлся он в дальний угол двора. А цыплята скоро выросли, и уж никто не смел рябенькую курочку обижать. Вот.

- Хорошая сказка! - сказала Ирка.

- Конечно, хорошая! согласился я. - Утешительная. Мне её бабушка рассказывала, когда нашей соседке тёте Дуне муж посылку из Германии прислал. Там всякие халаты розовые, чтобы воображать. Несколько штук! И она стала в этих халатах по квартире ходить!

Вот мне бабушка и рассказала эту сказку! Потому что, когда я вырасту большой, я моей маме не то что халат розовый, а платье куплю с золотой каймой! Зеленое бархатное с золотой каймой, как у царицы! И все тогда увидят, что моя мама лучше всех! Ну, теперь спи давай!

Я собрался уходить.

- Ладно. Спокойной ночи, Боря.

- Спокойной! - говорю.

Вдруг дверь открывается и входит Алевтина Дмитриевна с лампой в руках.

- Это что такое? Хрусталёв? - Она чуть лампу не выронила.

Тут на всех кроватях стали девчонки вскакивать, такой крик подняли! Ирка мечется, что-то им объяснить хочет, а они орут:

- Хулиган! Нахал! Специально нас напугать хотел! Вон простыню притащил! - в спину меня толкают.

- Я думала, твоё раскаяние искреннее, - говорит Алевтина Дмитриевна. - Я поверила тебе, а ты опять за своё! Завтра мы пойдём на прогулку, а ты останешься в лагере.

Тут все сразу замолчали. На крыльце ведро как грохнет. Дверь открывается, и входит Липский. И уж на что керосиновая лампа плохо светит, а видно, что он грязный с ног до головы.

- Вот! - говорит. - Нашёл сандалину. Сам чуть не утонул.

Глава шестая

АХТУНГ, АХТУНГ!

За завтраком манная каша мне в горло не лезла. Алевтина Дмитриевна ничего не говорила.

Ребят мы, конечно, не выдали, а когда нас с Липским привели в палату, они все уже лежали в кроватях и делали вид, что спят. Так что вышло, будто мы с Липским вдвоём решили девчонок пугать. Липа с утра пораньше канючить начал. Кашу не ест, по тарелке размазывает, всё прощения просит. А я и прощения просить не могу. Вчера просил.

Нет уж! Как сказал дядя Толя: умел кот сметану съесть - умей, кот, и трёпку снесть!

Пошёл я после завтрака к пруду, сел на пенёчек. Ребята шумят в палате, на прогулку собираются, а я один сижу.

Вот был бы жив мой папа - он бы во всём разобрался. Я представил, как он въезжает в ворота лагеря на коне, а за ним весь его эскадрон. И я бы побежал к нему изо всех сил. “Зачем вы его обижаете? - сказал бы папа, поднимая меня в седло. - Он же ни в чём не виноват”. И мы бы гордо уехали.

- Боря! Боречка! - Оборачиваюсь: Ирина-Мальвина стоит. - Ты не волнуйся! На, скушай карамельку!

Я охнуть не успел, как она конфету мне в рот затолкнула.

- Я знаю, - тараторит она, - это вас Серёга Кирьянов подговорил. До чего дурак, я его терпеть ненавижу! Всё ко мне пристаёт: то за косы дёргает, то записочки рисует. Если Алевтина тебя на прогулку не возьмёт, я ничего не побоюсь и с тобой останусь! Скажу, что у меня живот заболел. Я тебя в обиду не дам. Я уже всё Алевтине рассказала…

- Что? - закричал я. - Уже наябедничала! Ну девчонки! Ну ябеды! Ты что, совсем, что ли?

Она сразу покраснела и говорит:

- Сам ты вообще… Вон ты какой! Ну ладно-ладно…