Белый шиповник. Сборник повестей

- Они на глубине. Да и не всякую мину миноискатель обнаружит. Ящик деревянный с толом или динамитом, а в бок - взрыватель - вот тебе и вся мина, миноискатель её не чувствует, а силы она большой. Куда тебя несёт! - закричал он на жеребёнка, который сунулся под колёса к материнскому вымени. - И этот с ним погиб… - вздохнул он. И мы подумали про товарища Кляйста. - Как он про Испанию-то пел! Ты, Боря, эту песню разучи. Хорошая песня.

Мы выехали на луг. Теперь он был уже весь скошен, и высокие стога сена подымались к небу. Посреди поля стоял фанерный обелиск.

- Смотри ты! Выкрасили! - сказал старик.

Я глянул вперёд. Ярко-красный обелиск был похож на свёрнутое знамя.

- Где и краску-то достали? Сейчас сурика днём с огнём не найдёшь…

У обелиска на коленях стоял человек и докрашивал основание. Это был Александр.

- А ну-кось, подсоби! - попросил его дядя Коля. Они вынули из телеги столбики, планки, лопаты.

Скоро новенькая ограда поднялась вокруг обелиска. Дядя Толя вынул из сумки бутылку с пробкой из скрученной газеты, редиску, хлеб.

- Помянем, - сказал он, наливая в стакан мутную жидкость. - Мне-то нельзя по здоровью… Эй! - позвал он немца. - Садись.

- Данке, - немец застегнул мундир, оборвал нитки с обшарпанных обшлагов.

- Николай, скажи слово.

Дядя Коля принял стакан и задумался. Он долго морщил лоб, а потом сказал коротко:

- Вечная память Грише Пчёлко, русскому солдату, и товарищу Кляйсту, погибшим в борьбе с фашизмом.

Он горестно вздохнул и залпом выпил. Дядя Толя налил второй стакан и подал немцу. Александр потупился. Немец, стоял на коленях, и большие руки его заметно дрожали.

- Ферцайн, - сказал он тихо. Он говорил почти шёпотом, у него не хватало слов. - Это есть вина германский народ…

- Весь-то народ не виноват, - сказал дядя Толя. - Товарищ Кляйст тоже народ германский.

- Я. Да. - Эйхель очень волновался. - Народ есть люди. Каждый человек… - У него дрожал подбородок. - Народ не есть масса, народ - много, каждый человек. Человек думайт: “Я не народ, народ другое”. Нихт! Нихт! Каждый есть народ. Каждый есть вина. Кроме Кляйст! Я инженер, майн фатер дас арбайтен. Рабочий. Я учился, учился, учился… Фатер арбайтен… работал, а я учился на деньги. Много учился. Забастовка, революция! Я сказал: “Александр, какой твой дело? Ты есть учиться. Ты строить дороги. Хорошие дороги”. Гитлер зажигай рейхстаг. Надо думай! - Александр яростно стукнул себя по лбу. - Александр, думай! - крикнул он ещё раз. - Найн! Я сказал: “Не твоё дело! Отец работай - ты должен учиться. Ты инженер - строить дороги. Не думай! Закрывай глаза, не твой дело!” Я строй дороги, - он повернулся ко мне. - Фроляйн говорил правда: по моя дорога шли танки, шла война. Я делал война! Я убиваль своя дети! - Он быстро вытер глаза. - Ферцайн. Простите… Гитлер сказал: “Коммунист есть враг. Кляйст - враг Германия”. Найн! - закричал он и выпрямился. - Кляйст есть Германия! Такой главный Германия! Гитлер есть враг Германия!

Старики не перебивали его. И Александр говорил, с трудом подбирая слова, и я понимал, что он говорит не только нам, он говорит и себе.

- Нельзя быть в сторона. Невозможно. Никогда. Кляйст, Гришка - прости!

Он выпил. И повесил голову.

Старики долго ничего не говорили.

- Ты вот что… - сказал дядя Толя. - Ты, когда в Германию поедешь, скажи там, которые не понимающие, что, мол, мы народу-то не враги. И никогда врагами не были. Мы фашистам враги! Понял?

- Я, я! - загорячился Александр. - Понимайт. Я был нейтралитет, моя вина нейтралитет. Я сейчас есть антифашист! И другие антифашист.

- А насчёт прощения… - продолжал старик. - Рази ты своих детей воскресишь? Вот ему отца воскресишь? - Он заткнул бутылку, покидал лопаты в телегу. - Тут про другое надо думать: чтобы вот ему, - он кивнул на меня, - чтобы ему войны не увидеть. Так вот, чтобы им не воевать. Вот оно и будет вечная память Кляйсту и Грише.

Он напихал мне в карманы молодой редиски, сунул за пазуху кусок хлеба с салом. И телега покатила в деревню.

Мы остались вдвоём с Эйхелем. Немец долго сидел молча. Потом достал из кармана алюминиевую пластинку. Наверное, из миски суповой вырезал. Подошёл к обелиску, попробовал пальцем, просохла ли краска, и привинтил табличку четырьмя шурупами. На белой пластинке было нацарапано:

Вечная намять погибшим при разминировании!

Карл Эрих КЛЯЙСТ, коммунист.

Григорий Богданович ПЧЁЛКО, комсомолец.

Смерть фашизму!

Я смотрел, как он с силой давит на отвёртку, как плавно входят шурупы в мягкое дерево. Эйхель испачкался краской и долго оттирал её травой.

Потом мы стояли рядом и смотрели на обелиск. Я машинально грыз редиску.

После взрыва на поле со мной что-то сделалось. Я всё стал делать как-то механически: вели в столовую - жевал, делали гимнастику - махал руками, играли в футбол - гонял мячик, но всё время у меня перед глазами был чёрный куст с красными корнями.

Как будто я жил и одновременно видел сон. Иногда этот сон был отчётливее жизни. Мы шли с Гришей по полю с цветами, и он улыбался и что-то говорил. Александр вёл коня, и дядя Толя ехал на телеге рядом с бравым моряком…