Белый Тигр

Он забирает у меня телефон, обтирает рукавом и кладет себе в карман. До сегодняшнего вечера на него смотрели свысока: у его хозяина всего-навсего «Сузуки Марути Зен», крошечная машинка. А теперь он вырос в глазах окружающих, его телефон передают из рук в руки, с восторгом осматривают, вертят, словно обезьяны блестящую побрякушку. В воздухе легкий запах аммиака, это один из водителей мочится неподалеку.

Меченый искоса глядит на меня:

— Мышонок. Похоже, ты хочешь нам что-то сказать.

Я качаю головой.

* * *

Движение с каждым днем все напряженнее. Что ни вечер, машин все больше и больше. А настроение у Пинки-мадам хуже и хуже. Как-то вечером, когда мы вместе с пробкой ползли по Эм-Джи-Роуд к Гургаону, хозяйка совсем вышла из себя.

— Давай вернемся в Америку, Ашоки. Ты только погляди на эту долбаную пробку. Каждый день одно и то же.

— Только не начинай опять. Прошу тебя. 

— А почему, собственно? Ты обещал, что пробудем в Дели всего три месяца, оформим документы и сразу уедем. А теперь мне кажется, ты здесь исключительно ради налогов. Ты мне все время врал? 

 В том, что произошло между ними, он не виноват — я готов где угодно это заявить, хоть в суде. Он был хорошим мужем, непременно старался чем-то ее порадовать. На ее день рожденья, например, велел мне нарядиться махараджей — темные очки, алый тюрбан — и прислуживать им за столом в таком наряде. Подавал я ей, конечно, не обычную домашнюю еду, а эту вонючую дорогущую гадость, которая продается в картонных коробках и по которой все богачи с ума сходят, — пиццу!

Когда я в этаком наряде с поклоном подал ей коробку, она смеялась до слез. А я еще, как велел мистер Ашок, сложил руки лодочкой и замер в ожидании под портретом Куддли и Пуддли.

— Ашок, — сказала она, — только послушай. Балрам, как, говоришь, называется то, что мы едим? 

Ловушка, точно. Но что я мог поделать? Ответил как умел. Оба захихикали.

— Повтори, Балрам.

Повторяю. Опять смех.

— Не пиССя, — поправляет она. — А пиЦЦа. Скажи правильно.

— Погоди — ты сама произносишь неправильно. Там «т» в серединке. ПиТЦа.

— Не учи меня английскому, Ашок. Какое еще «т»? Посмотри, что написано на коробке. 

И они ели эту вонючую дрянь, а я стоял рядом, стараясь дышать ртом, и ждал, когда закончат. 

— Как ужасно он ее нарезал. Он вообще ничего не умеет подать. Неужели он правда из касты поваров?  Никогда бы не сказала.

— Ты только что уволила повара, — сказал мистер Ашок. — Пожалей хоть шофера, не прогоняй. Он —честный малый.

Когда они закончили, я занялся посудой: отскреб остатки этой гадости с тарелок и помыл. Из кухонного окна видна была главная дорога Гургаона, сверкающая огнями огромных магазинов. В конце улицы только что открыли новый торговый центр, поток машин вливался в его ворота.

— Пицца, — тихонько шепнул я, ладонью обтер раковину и выключил в кухне свет. 

Хозяин и хозяйка удалились в спальню. Из-за закрытой двери раздались крики. Я на цыпочках подкрался поближе и прислушался.

Крики становились все громче, сменились визгом.  Послышался звучный шлепок. Мужская плоть соприкоснулась с женской.

«Давно бы так, — подумалось мне. — Взялся наконец за ум, о агнец из рода хозяев». 

Я закрыл за собой дверь квартиры, съехал на лифте вниз и прошел в свою комнату. Через полчаса, когда я уже засыпал, примчался чей-то слуга. 

— Не слышишь ни хрена! — орет. — Звонок надрывается!

Я натянул штаны, тщательно вымыл руки у общей раковины, поднялся в гараж и подогнал машину к выходу из здания. Мистер Ашок и Пинки-мадам уже ждали.

— Отвези нас в город.

— Да, сэр. А куда в город?

— Куда ты хочешь отправиться, Пинки? Ни слова в ответ.

— На Конот-Плейс[32], Балрам.

— Да, сэр.

Всю дорогу муж и жена молчали. На мне по-прежнему был наряд магараджи. Мистер Ашок поглядывал украдкой на Пинки-мадам.

— Ты права, Пинки, — говорит. Голос такой сиплый. — Я тебя не упрекаю. Прости. Не хотелось тебя вмешивать во все это. Повторяю, в Индии одно нехорошо — эта чертова система, именуемая парламентской демократией. Если бы не она, мы бы уже сравнялись с Китаем...

— Ашок. Прошу тебя. У меня голова раскалывается.

— Прости. Сегодня мы повеселимся от души, и тебе сразу станет легче. Ты же любишь это заведение, «Фрайдис».

На Конот-Плейс он велел мне остановиться у ярко-красной неоновой вывески.

— Жди нас здесь, Балрам. Вернемся через двадцать минут.

Прошел час, я не выходил из машины. Сидел, смотрел на огни Конот-Плейс...

Раз десять пихнул страшилу. Полюбовался на жуткие лики богини Кали с высунутым языком, длинным и красным, и свой тоже высунул. Потом на меня напала зевота.

Давно миновала полночь. Становилось очень холодно.

Музыку бы послушать, да Мангуст запретил. 

Я приоткрыл дверь. Запахло едкой горелой кислятиной, это шоферы развели в сторонке костер. Дымное пламя лизало куски полиэтилена.