Белый верх – темный низ

И дедушка приезжал к нам пару раз в год, не чаще. А потом и вообще перестал приезжать.

* * *

– Тут ведь такое дело… тут нельзя осуждать, – папин брат дядя Лева пытался говорить со мной осторожно.

Мне было двадцать лет. Я только что вышла замуж. И я не могла не думать о том, что сделала бабушка: развестись с человеком за то, что его посадили? Зная, что он невиновен?

– Видишь ли, к этому вынуждали. Твоя бабушка мне говорила: «Ну и что бы я делала, Лева? Если б меня с ребенком выкинули из квартиры?» Да и с работы в этих случаях увольняли. Не каждый мог жить клеймом «жена врага народа»…Не каждый мог выжить… Особенно с маленьким ребенком… Тут каждый должен решать за себя и только за себя.

Да нет, я не осуждаю… Не осуждаю?… А мама… ей же тогда было уже 19?..

– А вот дедушка твой, Соломон Исаакович, вызывает огромное уважение, – дядя старался уйти от опасной темы… – Его ведь сначала выпустили по амнистии. После смерти Сталина была большая амнистия. От нее было много плохого: во все концы страны хлынули уголовники. Хотя среди амнистированных были и «политические», осужденные по 58-й статье, довольно большая часть… Соломону Исааковичу было мало освобождения. Он стал добиваться своей реабилитации. И знаешь, добился! Его полностью реабилитировали.

…То есть признали, что дедушка сидел в тюрьме «не за что», – и сняли с него судимость.

Как будто ее и не было…

* * *

– Я писала дедушке письма, когда он сидел в тюрьме. И посылочки отправляла, – все рассказы мамы о дедушке возникали сами собой; мне и в голову не приходило о чем-то ее расспрашивать. – Но бабушке я об этом не говорила. Она бы не разрешила! Даже не знаю, что было бы, если б она узнала…

* * *

– Не вздумай меня обманывать! Я всегда по глазам узнаю, что ты сказала неправду, – говорила мне мама. – И запомни: ничего нет хуже вранья!

Эти слова мама произносит убежденно и страстно. Я запомнила: нужно быть честной. Это почти то же самое, что и «нужно слушаться маму»… Но совместить эти вещи в реальности бывает крайне сложно.

Конец марта, каникулы, солнце. Девчонки говорят:

– Айда в бассейн «Москва»?

Почему-то им можно принимать такое решение. А мне – нельзя. В последнее время я слишком часто болею. И про бассейн мне нужно спросить у мамы. А мамы нет дома – и это хуже всего. Я не могу сказать: «Меня не отпускают!» Но понимаю, что мама ни за что бы не разрешила. Будь у меня возможность спросить, она бы не разрешила… Девчонки скажут, что я слабачка. А я хочу быть со всеми… Вдруг за прошедшие дни что-то уже изменилось? Вдруг меня отпустили бы?..

Все девчонки идут.

И я тоже иду, хотя не спросила у мамы. Кажется, нам очень весело. Если смотреть со стороны, нам весело до невозможности.

Мы идем в бассейн «Москва», а внутри у меня – червяк. Такая червячная мысль: ведь придется признаться. Хотя я приду – а мамы еще не будет. И она ничего не узнает. Но скрывать что-нибудь – все равно что обманывать. (Это мамино слово – «скрывать». И еще она часто прибегает к пословице «Шила в мешке не утаишь».) Мое тайное преступление непременно будет просвечивать и в движениях, и в глазах. Нет, придется все рассказать… И, возможно, мы вместе сможем как-нибудь предотвратить то, что должно случиться: после бассейна я должна обязательно заболеть!

И вечером я все рассказываю маме. И она, конечно, ругается…

А вот полгода назад я ей не рассказала… Тогда мы с мамой пошли в этот самый бассейн «Москва». Мама думала, что мы с ней идем укреплять здоровье. А я тогда поставила перед собою цель – научиться лежать на воде. Все уже научились плавать, а я никак не могла научиться. И тогда я поставила перед собой эту цель. На пути к достижению цели всегда встречаются трудности. Но нельзя их бояться. Их надо преодолеть.

Я погрузилась в преодоление трудностей – в хлорированную воду. А в открытом бассейне «Москва» над водой всегда висел плотный туман. Если кто-то отплыл от тебя на три метра, ты его уже не увидишь. Меня отнесло от мамы, наверно, метров на десять.

И тут что-то случилось. Кто-то схватил меня сзади за пояс, и я повисла в воде. Болтаю ногами, не чувствуя дна. Двинуться мне не дают. Кто, что – в тумане не видно. Возникли чужие руки – две, три, четыре? Жесткие, ловкие, гадкие – они стали меня щипать. Везде где только возможно. Почему-то в этот момент ты не можешь кричать… Все кончилось довольно быстро: кто-то что-то кому-то крикнул. Брызги, плеск, когти, зубы – и юные пираньи расплылись в разные стороны. Растворились в туманных просторах спортивно-оздоровительной водной акватории.

Из тумана возникла улыбающаяся мама:

– Как у тебя дела?

А я с трудом возвращаю себе дыхание. И конечно же, говорю: «Хорошо!» Дела – хорошо.

А по дороге домой понимаю, как «это» называется: облапать, вот как. Меня «облапали». А я-то думала… О чем я думала? Мама считает, что мы хорошо поплавали.

И мне в голову не пришло, что я от нее что-то скрыла.

А как я могла рассказать? И зачем? Чтобы мама со всем этим делала?..

…А что бы я делала с тем, что они могли мне рассказать? Могли – и не рассказали?..

* * *