Белый ветер

Вот эту его работу и отметил Цуриков в своем очерке, утверждая, что приобретенный при этом опыт, умение найти главное в общении с людьми, психологические навыки и многое другое помогли Левашову уверенно и твердо выбрать правильные решения в сложной обстановке борьбы с пожарами.

Так или иначе, очерк произвел впечатление даже на начальство. Начальник гарнизона, встретив Левашова, пожал ему руку, похлопал по плечу. Майор Субботин предложил поделиться опытом с трибуны гарнизонного совещания, а потом, притворно вздохнув, заметил:

— Вон когда чемпионов прославляют, они всегда про своих тренеров доброе слово говорят, а я газету до дыр протер, но что-то не нашел, чтоб ты меня поблагодарил. Конечно, растут люди, в знаменитости выходят, где уж тут о наставниках помнить…

Но чувствовалось: и он гордится тем, что про его батальон написали в центральной прессе.

То были редкие праздники.

Однако главным оставались хлопотливые будни.

Они складывались из политзанятий, комсомольских собраний, политинформаций, совещаний, работы с активом, с комсгрупоргами, редакторами боевых листков, с бюро, с пропагандистами; из постоянных проверок, наблюдений, похвал, строгих внушений и поучительных бесед; из поисков, находок и неудач, служебных радостей и огорчений. Буднями были занятия роты, на которых Левашов не только присутствовал, но и активно в них участвовал. Буднями были советы, а порой и споры с капитаном Кузнецовым, разговоры с командирами взводов, вызовы к начальству, срочные задания и задания повседневные…

Где они, рамки деятельности политработника? И существуют ли такие рамки?

Левашов любил эти будни.

Он отдавал им все свои силы и энергию. Но в них же черпал новую энергию и новые силы.

И потом, у него была Наташа. И он был по-настоящему счастлив! Когда он задавал себе вопрос, что же такое счастье — вопрос, который люди частенько задают себе, — то отвечал: счастье — это как сейчас.

С утра он шел в роту, иногда задерживался там допоздна на собраниях, совещаниях, репетициях ансамбля самодеятельности или просто за составлением какого-нибудь срочного документа. В выходные дни бывали дела, непосредственно связанные со службой, но бывали и неожиданные: приехали к сыну родители, хотят поговорить с Левашовым; жена офицера просит уделить ей время для беседы; шефы требуют, чтоб выступил в клубе или в школе…

Используя, как он выражался, служебное положение в корыстных целях, Наташа доставала билеты на любые спектакли, концерты. И они оба радовались этой возможности. Охотно принимали гостей — Шурова в первую очередь. Сами ходили в гости. У них завелись друзья: молодые семейные пары из гарнизона, да и офицеры роты нередко заглядывали на огонек.

Сначала Левашов немного удивлялся, почему Наташа никогда не приглашает к ним никого из подруг, с которыми работала в гостинице или из своего инструментального ансамбля, даже не познакомила их с ним, но потом в круговерти дней перестал об этом думать — бывают ведь люди, не желающие уравнивать сослуживцев с друзьями дома…

Часто они с Наташей мечтали о той поре, когда он прослужит несколько лет, поступит в академию и они на время поселятся в Москве.

— Ты не представляешь, какие у меня золотые родители! — восклицал Левашов.

— Представляю, — говорила Наташа, и глаза ее становились грустными — у нее-то самой никого из близких не осталось. — Ты мне столько рассказывал о них! Я ведь теперь с твоей мамой переписываюсь без твоего деликатного посредничества.

— Это как понять? — вскинулся Левашов. — Что значит деликатного?

— А кто тебя знает, — Наташа устремляла на него невинный взгляд. — Знаю я тебя, еще присочинишь что-нибудь…

— Я?! — возмущался он. — Это у вашей милости какие-то тайны от меня появились. Почему ты не даешь мне читать мамины письма?

— Нечего тебе в наши женские дела вникать. — Наташа помолчала. — Она меня любит, твоя мама. Правда?

— Еще бы! Я ей столько о тебе…

— Да при чем тут ты? — перебивала Наташа. — Был бы у меня другой муж, она меня все равно бы любила…

— Все шутишь, — махал он рукой. — А она тебя действительно любит. Во-первых, потому, что ты замечательная, во-вторых, потому, что я тебя люблю, в-третьих, потому, что ты моя жена, в-четвертых…

Наташа начинала заразительно смеяться. Он тоже прыскал.

Как-то они загорали на берегу озера. Он щеголял в сооруженных Наташей плавках (довольно непрезентабельных, но являвшихся предметом ее гордости), она — в каком-то удивительном купальнике, скроенном, по выражению Левашова, из половины носового платка.

— Уж лучше быть голой, — неодобрительно ворчал он, — чем в таком купальнике. По крайней мере не обольщаться тем, что на тебе что-то есть…

— Если б у нас существовала лига ханжей, — парировала Наташа, — ты наверняка стал бы ее президентом!

И, положив голову ему на колени, она поворачивала лицо к солнцу, надев темные очки и залепив кончик носа зеленым листком.