Белым по черному

Ты тоже из таких — из одиноких,
Задумавшихся тяжко над собой,
Из несогласных, диких, однобоких,
Чья жизнь — раздумья медленный запой.

Из меченных несчастьем, неумелых,
И неумеющих, и нехотящих жить,
Из уязвленных знаньем, онемелых
И научившихся лишь одному — щадить.

Помочь нельзя. Дай руку мне, — и страстно,
И с исступленным вдохновеньем лги:
— Жизнь платит явные свои долги!
— Смерть не разлучит нас! Любовь прекрасна!

«Я поздней осени люблю голубоокость…»

Я поздней осени люблю голубоокость,
Ее рассеянность, ее жестокость,

Ее боязнь сантиментальных драм
И откровенный холод по утрам.

Ничем не соблазнив, поблек багрянец щедрый,
Ни в чем не убедив, смирились, стихли ветры.

Осталась только голая фактичность —
Над схемой рощ заката лаконичность.

В уже ненужной роскоши убранства
Лежат опустошенные пространства,

Одухотворены и преображены
Заслуженным покоем тишины.

«Солнце печет, а в тени свежо…»

Солнце печет, а в тени свежо.
Ждать хорошо, и не ждать хорошо.

Весело мчаться в шумной погоне —
— Я догоню, или он догонит? —
Солнце печет, а в тени свежо.

Весело мчаться в шумной погоне,
Но у окошка сидеть — спокойней.

Ждать хорошо, и не ждать хорошо.

«Потеряно любимое кольцо…»

Потеряно любимое кольцо,
Грустит рука, и пальцы заскучали.
Сучится нитка, в лад твоей печали,
Стучит, мелькает, ходит колесо.

Не лес, а сад. Не звезды — светлячки.
Разумно трудится доверчивая юность.
Спокойный дом, добротная уютность,
За печкой домовитые сверчки.

Есть где-то мир, где нет еще грозы,
Где взгляд любуясь медлит над фиалкой,
Где Делия, стыдясь своей слезы,
Старательно склоняется над прялкой.

«За радость вашу и нашу…»

За радость вашу и нашу,
За то, чтоб смеялись дети,
За лучшую жизнь на свете
Подымем тяжелую чашу.

Быть может, садов цветенье
Ни вы и ни мы не увидим,
Но живо встает их виденье
Назло незабытой обиде.

Быть может, и птиц веселых
Ни вам и ни нам не услышать
И не видать, как в селах
Достроят новые крыши.

Но в память — погибшую нашу —
Когда-нибудь, через столетье,
Чужие счастливые дети
Поднимут ответную чашу.

«Ты видел свет? Пески и льдины…»

— Ты видел свет? Пески и льдины,
Стокгольм, Венецию, Афины?
Ты знаешь дали и простор? —

— Нет, я ведь здешний, до сих пор
Не покидал родной долины,
Не покидал знакомых гор,
И даже, правду говоря,
Совсем и нет к тому охоты.
А ты-то, знаешь наш трактир,
Где мы танцуем по субботам? —

— Нет, друг, и, правду говоря,
Совсем и нет к тому охоты.
Ну, мне пора. Цейлон, Памир,
Париж. Нью-Йорк. Мельбурн. Весь мир.

Мало!

Посвящается маме.