Бен-Гур

Веревка натягивалась для того, чтобы выравнять стартующих. Если кто-то врежется в нее, трудно представить, к какой мешанине людей, коней и колесниц это приведет; с другой стороны, промедливший рисковал отстать в самом начале и безусловно, терял преимущество, к которому стремились все — позицию у ограничительной стены на внутренней стороне дорожки.

Зрители прекрасно знали об этом опасном испытании; и если верно мнение Нестора, высказанное, когда он передавал вожжи своему сыну:

«Не мощный, но искусный приз возьмет,
Он мудростию скорость превзойдет»,

то они справедливо полагали, что в этом первом эпизоде должен сразу же заявить себя будущий победитель.

Перед соперниками простиралась арена, но все они стремились к веревке во-первых, и во вторых — к желанной внутренней линии. Шесть четверок неслись в одну точку, и столкновение казалось неминуемым. Но не только это. Что, если организатор, в последний момент неудовлетворенный стартом, не даст сигнал опустить веревку? Или опоздает подать сигнал?

Гонщикам нужно было преодолеть двести пятьдесят футов. Здесь требовались быстрый глаз, твердая рука и безошибочное решение. Если кто-то оглянется! задумается! упустит вожжи! А как влечет к себе переполненный балкон! Рассчитывая на естественный импульс бросить единственный взгляд — только один — ради любопытства или тщеславия, злоба незамедлительно могла бы проявить свое искусство; а дружба и любовь также могли бы оказаться столь же смертоносными, как злоба.

Четверки одновременно приблизились к веревке. Трубач возле организатора отчаянно протрубил. Его не услышали в двадцати футах, однако веревка была брошена, и едва коснулась земли, как по ней ударили копыта скакунов Мессалы. Потрясая бичом, дав вожжи, римлянин с торжествующим криком захватил стену.

— Юпитер с нами! Юпитер с нами! — орала римская партия.

Когда Мессала поворачивал, львиная голова на конце его оси поддела переднюю ногу правой пристяжной афинянина, бросив животное на коренника. Четверка смешалась. Тысячи затаили дыхание в ужасе, и лишь над консульской ложей летели крики.

— Юпитер с нами! — вопил Друз.

— Он побеждает! Юпитер с нами! — отвечали его товарищи, видя, как несется вперед Мессала.

С табличкой в руке обернулся к ним Санбалат; треск, раздавшийся внизу, не дал ему заговорить и заставил посмотреть на арену.

После того, как Мессала проехал, справа от афинянина оставался только коринфянин, и неудачник попытался вывернуть в эту сторону. Но тут проезжавший слева византиец стукнулся о его колесницу, сбив возничего с ног. Треск, крик ярости и страха, и несчастный Клеант упал под копыта собственных коней — ужасное зрелище, заставившее Эсфирь закрыть руками глаза.

Вперед пронеслись коринфянин, византиец и сидонец. Санбалат взглянул на Бен-Гура и снова повернулся к Друзу и его компании.

— Сто сестерциев на еврея! — крикнул он, обращаясь к римлянам.

— Принято! — ответил Друз.

— Еще сто на еврея! — орал Санбалат.

Похоже, его никто не слышал. Он крикнул снова, но происходящее внизу притягивало все взгляды, а взбудораженные глотки были заняты криками: «Мессала! Мессала! Юпитер с нами!»

Когда еврейка осмелилась открыть глаза, группа работников убирала обломки колесницы, другая группа уносила человека, а скамьи, занятые греками, изрыгали проклятия и молитвы о мести. Вдруг руки девушки упали; Бен-Гур, невредимый, несся в своей колеснице впереди рядом с римлянином! За ними тесной группой следовали сидонец, коринфянин и византиец.

Гонка началась; души гонщиков рвались вперед, а над ними склонились мириады.

ГЛАВА XIV Гонка

Когда началась борьба за позицию, Бен-Гур, как мы видели, был крайним слева. В первое мгновение он, как и остальные, был полуослеплен светом арены, но сумел рассмотреть соперников и оценить их намерения. На Мессалу, который был для него больше, чем соперник, еврей бросил только один взгляд. Бесстрастная надменность патрицианского лица была прежней, прежней была и итальянская красота, подчеркнутая шлемом; но он увидел не только это — быть может, сыграло роль ревнивое воображение или медная тень, упавшая на черты, только ему показалось, что сама душа проступила будто сквозь темное стекло: жестокая, коварная, готовая на все, не столь возбужденная, сколь решившаяся — душа в бдительном и целеустремленном напряжении.

За то малое время, пока взгляд бежал к собственной четверке, Бен-Гур почувствовал, что его решимость утвердилась до той же степени. Любой ценой он унизит врага! Приз, друзья, ставки, честь — все, что могло привлекать в гонках, было забыто. Даже ради сохранения жизни он не отступил бы. Но это была не эмоция, не ослепляющий толчок крови от сердца к мозгу и обратно, не импульс отдаться Фортуне — напротив. У него был план, и, уверенный в своих силах, он был как никогда внимателен и готов к действию.