Бен-Гур

Встреча процессий произошла, а с ней пришла и возможность, которой искали страдалицы, если не воспользоваться сейчас, она будет утрачена навсегда, и они пропадут безвозвратно.

— Ближе, дитя мое, подойдем ближе. Он не слышит нас, — сказала мать.

Она встала и заковыляла вперед. Ужасные руки были воздеты к небу, и крик ее был дико пронзителен. Люди увидели ее, увидели отвратительное лицо и остановились в ужасе — действие внезапно открывшегося крайнего человеческого несчастья столь же сильно, как и величия в пурпуре и золоте. Чуть отставшая Тирза упала, слишком слабая и испуганная, чтобы идти дальше.

— Прокаженные! Прокаженные!

— Камнями их!

— Проклятые Богом! Убить их!

Эти крики смешались с осанной находившихся слишком далеко, чтобы разглядеть причину замешательства. Были, однако, и такие, кто от долгого общения с Назореем почерпнул толику его божественного сострадания: они смотрели на него и молчали, пока он, подъехав, не остановился против женщины. Она тоже смотрела на его лицо: спокойное, милосердное, невозможно прекрасное, с большими глазами, смягченными благой мыслью.

И вот разговор, произошедший между ними:

— О, Равви, Равви! Ты видишь нашу нужду, ты можешь очистить нас. Помилуй нас… помилуй!

— Ты веришь, что я могу сделать это? — спросил он.

— Ты тот, о ком говорили пророки, ты Мессия! — ответила она.

Глаза его засияли.

— Женщина, — сказал он, — велика твоя вера, и да будет с тобой по желанию твоему.

Он помедлил еще мгновение, будто не замечая толпы — только мгновение — затем поехал дальше.

Для души божественной, но такой человеческой в лучшем, что составляет человеческую душу, сознательно идущей на смерть, самую унизительную и страшную из всех, какие изобрел человеческий ум, дышащей уже в эти мгновения холодным ветром страшного предчувствия, но все так же жаждущей любви и веры, как в начале пути, сколь драгоценным и утешительным было прощальное восклицание благодарной женщины:

— Боже, в высочайшей славе твоей! Благословен, трижды благословен будь Сын, коего ты дал нам!

И тут же обе толпы сомкнулись вокруг него, крича осанну и размахивая пальмами, и он скрылся от прокаженных навсегда. Накрыв голову, вдова поспешила к Тирзе и обвила руками, крича:

— Подними голову, дочь. Он обещал мне! Он — Мессия! Мы спасены, спасены!

И они стояли на коленях, пока медленная процессия не скрылась за горой. Когда пение затихло вдали, чудо началось.

Сначала очистилась кровь в сердцах прокаженных, потом она быстрее заструилась по жилам, наполняя изможденные тела бесконечно блаженным чувством безболезненного исцеления. Каждая ощущала, как скверна выходит из нее, силы возрождаются, а сама она становится собою прежней. И чтобы сделать очищение полным, из тела в душу устремилась благость, приводя ее в высокий экстаз. Исцеление и очищение были абсолютными, а ощущение их мгновенно и прочно вошло в память, так что всегда потом сама мысль о нем обращалась в невыразимую, но совершенную благодарственную молитву.

Преображению — ибо это слово не менее точно описывает происходящее, чем «исцеление», — был еще свидетель, кроме Амры. Читатель должен помнить, с каким постоянством Бен-Гур следовал за Назореем в его странствиях, и не удивится, узнав, что молодой еврей видел, как прокаженная появилась перед процессией. Он слышал мольбу, видел обезображенное лицо, слышал и ответ а случаи такого рода продолжали поражать его. Помимо этого, если не в первую очередь, надежда разрешить больной вопрос о миссии таинственного человека все владела им и даже усиливалась благодаря уверенности, что уже скоро, до захода солнца, человек этот сам объявит о себе. Потому естественно, что по завершении сцены Бен-Гур выбрался из процессии и опустился на камень, ожидая последствий.

Сидя там, он часто отвечал на приветствия — то проходили его галилеяне с мечами под длинными аба. Через некоторое время подошел смуглый араб с двумя конями в поводу, по знаку Бен-Гура он тоже сошел с дороги.

— Подожди здесь, — сказал молодой господин, когда прошли и отставшие. — Я хочу поспеть в город, и Альдебаран мне пригодится.

Бен-Гур погладил широкий лоб коня и пересек дорогу, направляясь к двум женщинам. На ходу он случайно взглянул на фигурку у белой скалы, стоящую там, спрятав лицо в ладонях.

— Как Господь жив — это Амра! — сказал он себе.

Быстро миновав мать и дочь, все не узнавая их, он остановился перед рабыней.

— Амра, что ты делаешь здесь?

Она упала на колени перед ним, ослепшая от слез, почти утратившая дар речи от радости и страха.

— Господин, господин! Твой Бог и мой, как он добр!