Бен-Гур

— Так, значит, просьба рассмотрена, и Мессала остался ни с чем! Сейчас же пойду и запишу в свою книгу великих дат: римляне присудили против римлянина! Но он сам… Мессала сам послал тебя с этой просьбой, Египет?

— У него благородная натура, и о тебе он судил по ней.

Бен-Гур взял руку, все еще державшую его запястье.

— Если ты знаешь его так близко, прекрасная египтянка, скажи, сделал бы он для меня то же, поменяйся мы местами? Отвечай перед лицом Исиды! Во имя истины!

Его прикосновение и взгляд были требовательны.

— Но, — начала она, — он же…

— Римлянин, хотела ты сказать. А я — еврей и не должен мерить его обязанности перед собой своими обязанностями перед ним, будучи евреем, я должен простить свой выигрыш, потому что он римлянин. Если ты не все сказала, дочь Балтазара, говори скорее, ибо, клянусь Господом Богом Израиля, кровь во мне готова закипеть, и тогда я забуду, что передо мной женщина, и прекрасная! Я могу увидеть в тебе лишь шпиона, служащего хозяину, тем более ненавистному, что он — римлянин. Говори же скорее!

Она вырвала руку, отступила назад, на освещенное место, и вся ее порочная натура вылилась во взгляде и голосе.

— Подонок! Как смел ты думать, что я могу любить тебя, раз увидев Мессалу! Такие, как ты, рождены прислуживать ему. Он готов был удовлетвориться возвращением шести талантов а я говорю, что к шести ты добавишь двадцать — двадцать, слышишь ты? Ты недостоин поцеловать мой мизинец, а разве, служа ему, я не таскалась за тобой, не изображала нежность, не терпела тебя?

Ты заплатишь за это! Этот купец распоряжается твоими деньгами. Если завтра к полудню он не получит от тебя указание выплатить Мессале двадцать шесть талантов — ты запомнил сумму? — встретишься с господином Сежанусом. Будь благоразумен и — прощай.

Она пошла к двери, но Бен-Гур загородил дорогу.

— Старый Египет жив в тебе, — сказал он. — Увидишь ли ты Мессалу завтра или послезавтра, здесь или в Риме, передай мои слова. Скажи, что я вернул деньги, которые он украл, ограбив имение моего отца, скажи, что я выжил на галерах, куда он послал меня, и в силе своей радуюсь его нищенству и бесчестию, скажи, что я считаю его увечье проклятием Господа Бога Израиля, более смерти подходящим за преступления над беззащитными, скажи ему, что мои мать и сестра, которых он послал в камеру крепости Антония на смерть от проказы, живы и здоровы благодаря власти Назорея, которого ты презираешь, скажи, что, наполняя чашу моего счастья, они возвращены мне, и что отсюда я иду к их любви, которую полагаю более, чем сладостным возмещением нечистым страстям, которые ты уносишь ему, скажи ему — это порадует тебя, демон злокозненности, равно, как и его, — что когда господин Сежанус протянет руку за моим состоянием, он схватит пустоту, ибо наследство дуумвира, включая виллу в Мизене, продано, а деньги растеклись по рынкам всего мира векселями, что этот дом, товары, корабли и караваны, приносящие в руках Симонида царские прибыли, защищены императорской охранной грамотой — за нее была предложена хорошая цена, и Сежанус предпочел разумный подарок большему улову из моря крови и грязи, скажи ему, что я не посылаю проклятия на словах, ибо лучшим выражением моей неумирающей ненависти я посылаю ему ту, которая заменит все проклятия, и когда он увидит тебя, повторяющей мои слова, дочь Балтазара, римская проницательность подскажет ему, что я имел в виду. А теперь иди — и я пойду.

Он провел ее до двери и церемонно придержал портьеру.

— Мир тебе, — сказал он в удаляющуюся спину.

ГЛАВА VII Бен-Гур возвращается к Эсфири

Бен-Гур покидал гостиную далеко не с той живостью, с какой входил. Открытие, что человек со сломанной спиной может сохранять деятельный ум, следовало обдумать.

Поскольку задним числом нетрудно заметить приметы обрушившейся беды, мысль, что он даже не заподозрил египтянку в пособничестве Мессале, а годами все более отдавал в ее власть себя и друзей, тяжело ранила самолюбие. «Ведь я помню, — говорил он себе, — что она ни словом не упрекнула римлянина у Кастальского ключа! Помню, как восхищалась им на озере в Пальмовом Саду! И — конечно — он остановился и ударил себя в грудь, — загадка со свиданием во дворце Идерна — не загадка более».

Заметим, однако, что ранено было самолюбие, а к счастью от таких ран умирают редко, и даже болеют недолго. Тем более, что Бен-Гур имел к кому направить мысли, ибо вот уже он восклицает: «Слава Богу, я освободился наконец от этой женщины! Теперь я вижу, что не любил ее!»

И будто сбросив, по крайней мере, часть груза, он пошел бодрее. Добравшись до террасы, откуда одна лестница вела вниз, во внутренний двор, а другая — на крышу, он избрал последнюю. На верхней ступеньке новая мысль заставила его остановиться.

— Мог ли Балтазар быть соучастником в этой игре? Нет! Лицемерие редко совместимо с сединами. Балтазар — праведник.