Бен-Гур

Теперь уже вряд ли можно было превратить это в шутку: вопросы были оскорбительны, а манеры недружелюбны. Он еще более насторожился, но говорил, не подавая виду:

— О Египет, подожди еще день, неделю — будут и львы, и дворец.

Она не обращала внимания.

— А почему ты в такой одежде? Она не принята у правителей Индии и вице-королей. Я видела однажды сатрапа Тегерана: на нем был тюрбан из шелка и халат из золотой парчи, а рукоять и ножны меча ослепили меня сверканием камней. Я подумала, что Осирис одолжил ему сияние солнца. Боюсь, ты еще не получил королевства, которое обещал разделить со мной.

— Дочь моего мудрого гостя, добрее, чем сама полагает: благодаря ей я знаю, что Исида может поцеловать сердце, не сделав его лучше.

Бен-Гур говорил с холодной вежливостью, и Ира, поиграв с солитером своего ожерелья, ответила в том же тоне:

— Для еврея сын Гура умен. Я помню как ты мечтал о цезаре, входящем в Иерусалим. Ты говорил о дне, когда он объявит себя Царем Иудейским со ступеней Храма. Я видела, как спускалась с горы ведущая его процессия. Слышала пение. Эти машущие пальмовые ветви были очаровательны. Я все искала царственной фигуры в толпе: всадника в пурпуре, колесницу с возничим в сияющей меди, воина с выпуклым щитом, спорящего статностью со своим копьем. Я искала его эскорт. Было бы так приятно увидеть когорту из галилейских легионов.

Она бросила презрительный взгляд на слушателя, а потом расхохоталась, будто картина, возникшая в памяти, была слишком комичной даже для презрения.

— Вместо цезаря в шлеме и с мечом я увидела мужчину с женственным лицом, едущего на осленке, и в глазах его были слезы. Царь! Сын Божий! Спаситель мира!

Бен-Гур невольно вздрогнул.

— Но я не уходила, о князь иерусалимский, — говорила она, не давая ему опомниться. — Я не смеялась. Я говорила себе: «Подожди. В Храме он покажет себя, как подобает герою, готовому завоевать весь мир». Я видела, как он вошел в Восточные ворота и во Двор женщин. Видела, как подошел к прекрасным воротам и стоял перед ними. Было много народу со мной на притворе, во дворах, на крышах комнат и на ступенях с трех сторон Храма — там был, наверное, миллион человек, и все, затаив дыхание, ждали провозглашения. Колонны не были неподвижнее нас. Ха-ха-ха! Мне казалось, я слышу, как трещат оси римской машины. Ха-ха-ха! О князь, клянусь душой Соломона, твой Царь мира, запахнулся в свой балахон и пошел прочь, и вышел через дальние ворота, не сказав ни слова, а римская машина все работает!

Отдавая дань потерянной в это мгновение надежде, он опустил глаза.

Никогда прежде, ни в аргументах Балтазара, ни в совершаемых у него на глазах чудесах, спорная природа Назорея не открывалась Бен-Гуру так явно. В конце концов, лучший путь к постижению божественного лежит через изучение человеческого. В вещах, которые не под силу человеку, мы всегда ищем проявления Бога. Так в описанной египтянкой сцене, когда Назорей отвернулся от Прекрасных ворот, действие это было совершенно недоступно человеку, руководствующемуся человеческими побуждениями. Притча для любящих притчи, она учила тому, что так часто утверждал Христос: миссия его была не политической. Времени, чтобы обдумать все это, было у Бен-Гура не больше, чем умещается меж двумя вздохами, и все же он успел понять все, и надежда на месть покинула его, и мужчина с женскими лицом и волосами, со слезами на глазах прошел рядом — так близко, что оставил ему что-то от своего духа.

— Дочь Балтазара, — сказал он с достоинством, — если это и была игра, о которой ты говорила, венок за тобой. Только довольно слов. В том, что у тебя есть цель, я не сомневаюсь. К делу же. Я отвечу и мы разойдемся своими дорогами, и забудем, что встречались. Говори, я слушаю, но довольно о том, что ты уже сказала.

Мгновение она изучала его, будто решая, как поступить — быть может, оценивая его волю — затем произнесла холодно:

— Я не держу тебя — уходи.

— Мир тебе, — ответил он и пошел прочь.

Он был уже у двери, когда она окликнула:

— Одно слово.

Он остановился и оглянулся.

— Учти, что я знаю все о тебе.

— О прекраснейшая из египтянок, — сказал он, возвращаясь, — что же ты обо мне знаешь?

Она смотрела на него в задумчивости.

— Ты более римлянин, сын Гура, чем кто-либо из твоей еврейской братии.

— Неужто я так не похож на соотечественников? — спросил он равнодушно.

— Все полубоги — римляне теперь, — пояснила она.

— И за это ты скажешь, что еще знаешь обо мне?

— Быть может, ради этого сходства я спасу тебя.

— Спасешь меня?

Пальцы с крашеными ногтями играли блестящими побрякушками на шее, голос был спокоен и тих, лишь подрагивание шелковой сандалии предупреждало об опасности.

— Некий еврей, беглый галерный раб, убил человека во дворце Идерна, — медленно начала она.

Бен-Гур замер.

— Тот же еврей заколол римского солдата на Рыночной площади, тот же еврей, имеющий три обученных легиона из Галилеи, намерен нынче ночью захватить римского правителя, тот же еврей заключил союзы для войны против Рима, и один из его союзников — шейх Ильдерим.

Придвинувшись ближе, она почти шептала: