Бен-Гур

Не следует забывать о том, что все это происходило в промежутке между 21 марта – считая по современному календарю – и 25-м. Вечером последнего дня Бен-Гур уступил своему нетерпению и отправился верхом в город, пообещав вернуться ближе к ночи.

Свежий конь, сам выбрав себе аллюр, быстро понес его вперед. Ни один взор не провожал всадника – ни мужчины, ни женщины, ни ребенка. Хотя стук конских копыт по каменистой дороге будил гулкое эхо, отражаясь от окружающих скал, ни один человек не выглянул, чтобы взглянуть на спешащего путника. Окна домов вдоль дороги были темны; огни у входа в них были потушены; сама дорога пустынна – наступил канун Песаха, час «между вечерами», когда все пришедшие на праздник собрались в центре города, чтобы присутствовать при ритуальном заклании агнца и в ожидании того часа, когда первая загоревшаяся на небе звезда станет сигналом к всеобщему веселью и застолью.

Проскакав через северные ворота в город, всадник увидел у своих ног Иерусалим во всем великолепии его славы, освещенный всеми огнями и готовый к встрече Господа.

Глава 6 Нильская змея

Бен-Гур сошел с коня у входа в тот караван-сарай, из которого более чем тридцать лет назад вышли трое мудрецов, направляясь в Вифлеем. Оставив там коня на попечение своих соратников-арабов, он вскоре уже входил в калитку отцовского дома. Поднявшись в большую залу, он послал за Маллухом, а потом попросил известить о своем прибытии купца и египтянина. Оказалось, что они отправились в паланкинах посмотреть на празднество, хотя египтянин, как ему сообщили, был очень слаб.

Надо сказать, что Бен-Гур, велев слуге сообщить Балтазару о своем прибытии, рассчитывал на то, что весть эта дойдет и до его дочери. Так оно и случилось. Когда вернувшийся слуга докладывал ему о том, что происходит с египтянином, штора, закрывавшая дверной проем, откинулась в сторону. В залу вошла юная египтянка и прошла – вернее сказать, проплыла, окутанная белым облаком полупрозрачной ткани, в которой она так любила появляться, – к ее центру, где был ярче всего свет большой бронзовой меноры[152], стоявшей на полу. Свет, позволявший видеть ее тело сквозь тонкую ткань, ничуть не пугал девушку.

Слуга вышел из залы, оставив их наедине.

Из-за всех столь важных для него событий последних нескольких дней Бен-Гур едва ли хоть раз вспоминал прекрасную египтянку. Если же она все-таки приходила ему на память, то только как мимолетное обещание восторга, который ждет его и будет ждать.

Но теперь, когда Бен-Гур вновь увидел ее, очарование этой женщины дало ему почувствовать себя с прежней силой. Он сделал несколько шагов к ней, но внезапно остановился, всматриваясь. Такой он ее еще никогда не видел!

Вплоть до сего дня она была искусительницей, пытающейся завоевать его, – это сквозило в манере ее общения, во всех бросаемых на него взглядах, в каждом знаке ее внимания. Когда он был в ее обществе, она окружала его атмосферой восторженного почитания; покинув ее, он уносил с собой тоску по ней, побуждавшую его спешить поскорее вернуться. Для него она подводила красками свои лучистые миндалевидные глаза; для него звучали истории любви, услышанные ею от профессиональных сказителей на улицах Александрии; ему были предназначены бесконечные восклицания восторга, улыбки, песни Нила, украшения из самоцветов, наряды из тончайших тканей. Древнейшая из древних людская мысль о том, что красота является наградой для героя, никогда еще не воплощалась столь наглядно, как это ухитрялась придумывать она; тем более что он не должен был сомневаться в том, что героем является именно он, – бесчисленное множество раз она давала понять это столь же естественно, сколь естественной была ее красота, а уж древний Египет изобрел для этого множество способов.

Такой египтянка была привычна Бен-Гуру с памятной ночи лодочной прогулки по озеру в Пальмовом саду. Но ныне!

Она была бесстрастна, как мраморная статуя; лишь маленькая головка была гордо запрокинута, ноздри слегка раздуты, а чувственная нижняя губа выступала под верхней чуть больше, чем обычно. Разговор начала она.

– Ты пришел как раз вовремя, о сын Гура, – произнесла она отчетливо резким голосом. – Я хочу поблагодарить тебя за гостеприимство; послезавтра у меня может и не быть возможности сделать это.

Не отрывая от нее взгляда, Бен-Гур слегка склонил голову.

– Мне доводилось слышать про обычай, которого строго придерживаются в своем кругу игроки в кости, – продолжала она. – Когда игра окончена, они сверяются с записями на своих табулах и подводят счета; затем они поднимают чаши с вином в честь богов и возлагают корону на голову самого удачливого игрока. Мы с тобой тоже занимались игрой – она продолжалась много дней и ночей. Почему бы и нам, коль скоро мы доиграли ее до конца, не посмотреть, кому по праву должна принадлежать эта корона?

Все так же не сводя с нее взгляда, Бен-Гур беспечно ответил:

– Мужчина не может помешать женщине поступать так, как ей хочется.