Бен-Гур

Перехваченное письмо заключало в себе намеки на многие предметы, сильно интересовавшие Бен-Гура. Из него можно было заключить, что писавший его принимал участие в аресте его семьи, что он санкционировал план, по которому ему досталась часть конфискованного имущества, которой он пользуется до сих пор, что его пугало неожиданное появление того, кого ему угодно было называть главным злодеем, что он обдумывал теперь такие действия, которые могли бы обезопасить его в будущем, и что он готов на все, что посоветует ему его сообщник из кесарей.

Письмо, попав в руки тому, о ком, главным образом, в нем шла речь, указывая на вину Мессалы, служило в то же время предостережением Бен-Гуру. Ему нужно было передумать многое, требовавшее от него немедленных действий. Врагами его были самые ловкие и могущественные люди Востока. Если они боялись его, то у него были еще более веские причины опасаться их. Он старался заставить себя думать о своем положении, но не мог: чувства постоянно пересиливали мысль. В уверенности, что его мать и сестра живы, он черпал особое наслаждение, и какое ему было дело до того, что основанием этой уверенности служили только его собственные выводы из письма. В силу одного того, что был кто-то, кто мог сказать ему, где его семья, ему казалось, что он уже нашел ее и что она тут, близко. Вот истинная причина его чувств, но, помимо того, нужно признаться, в нем скрывалось суеверное представление о том, что Бог готов указать их ему, и в этом случае вера предписывала ему быть спокойным.

По временам, возвращаясь к словам Ильдерима, он удивлялся, откуда араб мог знать о нем? Не от Маллуха, конечно. И не от Симонида, интересы которого требуют, наоборот, глубокого молчания. Не мог ли сообщить ему об этом Мессала? О нет, нет. Подобные разоблачения с этой стороны опасны. Все догадки были тщетны. Но каждый раз Бен-Гур, не останавливаясь при их разрешении ни на чем, утешал себя мыслью, что кто бы ни был тот, кто назвал его Ильдериму, он, без сомнения, его друг и скоро обнаружит себя. Еще немного подождать, еще немного потерпеть! Быть может, шейх затем и поехал в город, чтоб повидать этого достойного человека: письмо могло заставить его поспешить открыться.

Бен-Гур углубился в рощу и там блуждал, по временам останавливаясь то возле сборщиков фиников, не настолько занятых своим делом, чтобы у них не доставало времени предложить ему своих фруктов и поболтать с ним, то под высокими деревьями, чтобы взглянуть на гнездившихся в них птиц или послушать роившихся над ягодами пчел, наполнявших музыкой своего полета зеленый и залитый золотом простор.

У озера, однако, он остановился подольше. Он не мог смотреть на его воды, на его сверкавшую, как бы живую зыбь и не думать о египтянке и о ее чудесной красоте, о плаванье с ней в ту ночь, превратившуюся для него, благодаря ее песням и рассказам, в ясный день. Он не мог позабыть прелести ее движений, веселости, звучавшей в ее смехе, ее внимания, льстившего ему, теплоты ее маленькой ручки, лежавшей под его рукой на руле лодки. От нее его мысли легко могли перейти к Валтасару и к тем необыкновенным, необъяснимым законами природы явлениям, свидетелем которых он был, а потом перенестись и к Царю Иудейскому, на священном обетовании которого добрый человек продолжал настаивать с таким, можно сказать, пафосом терпения. И на этом его мысль остановилась, находя в тайнах, окружавших эту личность, удовлетворение, соответствовавшее как нельзя более тому покою, которого так жаждала его душа. В силу того, может быть, что ничто так не легко для нас, как отрицание мысли, не подходящей к нашим желаниям, он отринул данное Валтасаром определение того царства, основать которое пришел этот царь. Царство душ, если оно и не было противно его саддукейским верованиям, все же казалось ему абстракцией, плодом слишком безрассудного и мечтательного благочестия. С другой стороны, царство Иудейское было более чем понятно: таковое уже некогда существовало и по одному этому легко могло возникнуть вновь. Гордости его льстила мысль о новом царстве, обширнейшем по владениям, сильнейшем и превосходящем по великолепию прежнее, с новым царем во главе, равным в мудрости и могуществе Соломону, и в особенности с таким царем, при котором он мог бы применить свои знания и отомстить врагам. В этом настроении он вернулся в палатку.