Бен-Гур

Бен-Гур и следовавшие за ним, наконец, остановились. Словно пелена упала с его глаз, он очнулся и стал внимательно следить за происходящим. Перед ним расстилалась вершина круглого, как череп, холма – сухого, пыльного и без малейшей растительности. Внешним рубежом пространства была живая стена людей. Внутренняя же стена, состоявшая из римских солдат, сдерживала напор толпы. За солдатами наблюдал центуpиoн. Бен-Гур оказался у самой черты, так бдительно охраняемой.

Холм этот назывался Голгофой, по-латыни Кальвapия, то есть лобное место. Куда бы вы ни обратили свой взор, на всем пространстве не заметили бы ни клочка земли, ни камня, ни зелени – всюду только тысячи глаз и лица без конца, в перспективе сливающиеся в одно огромное пятно. Да, это была трехмиллионная толпа людей. Следовательно, три миллиона сердец бились, следя за тем, что происходило на холме. Равнодушные к разбойникам, они интересовались только Иисусом. Предметом их ненависти, страха и любопытства был Тот, Кто возлюбил их всех и теперь за них умирал.

Высоко на холме, как бы над живой стеной, выдаваясь из группы сановников, стоял первосвященник, отличавшийся своей митрой, одеждой и высокомерным видом. Еще выше, на самой вершине, на виду у всех предстоял назареянин, страдающий и безмолвный. Стража, издеваясь, дала Ему в руку тростник – царский скипетр. Насмешки и проклятия в Его адрес раздавались со всех сторон. И если бы Он был человеком, и только человеком, читатель, то эта буря рассеяла бы последний след Его любви к человечеству и с корнем вырвала бы ее из Его сердца.

Все взоры были устремлены на Иисуса. От жалости или по другой причине, но Бен-Гур почувствовал перемену в своем душевном настроении. Сознание ли чего-то лучшего, чем наилучшее в этой жизни, чего-то настолько высокого, что оно дает человеку силу переносить равнодушно как душевные, так и телесные страдания и считать желанной самую смерть, чаяние ли иной, лучшей жизни, чем настоящая, или же той жизни духа, в которую так твердо веровал Валтасар, прояснили ему суть миссии Иисуса. Она заключалась в том, чтобы дать возможность любящим Его войти в то царство, которое было npиyгoтoвано Им и в которое теперь переходил Он сам.

Тут в воздухе прозвучало нечто из забытого им, и Бен-Гур услышал или ему только послышались слова: "Я есмь воскресение и жизнь".

Слова эти снова и снова звучали в его ушах, пока свет не озарил их и не наполнил новым значением. И как люди повторяют вопрос, чтобы понять и запечатлеть в мозгу его смысл, так и он, смотря на человека в терновом венце, томившегося на вершине холма, повторял Его слова: "Я есмь воскресение и жизнь".

"Я есмь", казалось, говорил Он, и Бен-Гур мгновенно почувствовал мир души, неведомый ему до тех пор, мир, полагающий конец сомнениям и тайне и начало веры и любви.

Звук топора разрушил очарование Бен-Гура. На вершине холма он заметил то, что прежде ускользало от его внимания, – нескольких солдат и рабочих, готовящих крест. Ямы для крестов уже были вырыты, и теперь прилаживались поперечные брусья.

– Скажите людям, чтобы они поторопились, – сказал первосвященник, обращаясь к сотнику. – Этот, – продолжал он, указывая на Иисуса, – должен умереть до заката солнца и быть зарытым, дабы не осквернить земли. Таков закон.

Солдат с добрым намерением подошел к назареянину и предложил Ему пить, но Он отказался. Тогда к Нему приблизился другой, снял с Его шеи дощечку с надписью и прикрепил ее к кресту. Все приготовления были окончены.

– Кресты готовы, – сказал сотник первосвященнику, который, выслушав доклад, махнул рукой и сказал:

– Пусть богохульник идет первым. Сын Божий должен иметь власть спасти себя. Посмотрим!

Народ, видевший все подробности приготовления казни и оглашавший воздух беспрерывными криками нетерпения, вдруг умолк, и водворилась немая тишина. Наступила самая ужасная часть наказания – пригвождение к крестам. Когда солдаты наложили руки на назареянина, дрожь пробежала по всем, и даже самые загрубелые ужаснулись. Многие из присутствующих говорили впоследствии, что воздух мгновенно остыл.

– Какая страшная тишина! – сказала Эсфирь, обвивая рукой шею отца.

Он, вспоминая свои страдания во время пыток, прижимал ее лицо к своей груди и весь дрожал.

– Уйти! О, уйти! – шептал он. – Мне кажется, что все, находящиеся здесь и видящие это – невинные и виновные, все будут прокляты с этого часа.

Валтасар опустился на колени.

– Сын Гура, – сказал Симонид с возрастающим волнением, – сын Гура, если Иегова не протянет сейчас же Своей десницы, то Израиль погиб и все мы погибли.

Бен-Гур спокойно отвечал:

– Я понял, Симонид, почему все это свершилось и должно было свершиться. Такова воля назареянина, воля Бога. Будем же поступать, как египтянин: хранить тишину и молиться.