Бен-Гур

Выяснилось, что слуги Валтасара покинули своего господина. Двое галилеян на носилках отнесли его тело в город. Эта печальная процессия вошла в южные ворота дворца Гуров при закате солнца. В это же время тело назареянина было снято с креста.

Тело Валтасара покоилось в гостиной. Все слуги княжеского дома Гуров в слезах поспешили взглянуть на него, потому что он пользовался любовью всех живых существ, с которыми имел дело, но когда они увидели улыбку на его лице, они отерли слезы, говоря: "Ему лучше теперь, чем утром, когда он уходил из дома".

Бен-Гур не захотел поручить слуге сообщить Ире о смерти ее отца. Он сам пошел к ней, воображая себе ее горе, ее полное с этой минуты одиночество, и этого было ему достаточно, чтобы простить ее. Он вспомнил, что не осведомился, почему ее не было вместе с ними утром этого страшного дня, что ни разу даже не подумал о ней, и от стыда уже было хотел поручить кому-либо другому сообщить ей о случившемся несчастье.

Он шевельнул занавес ее двери, и хотя услышал звон маленьких колокольчиков, привешенных к ней, но ответа не последовало. Он окликнул ее и раз, и два, но было тихо. Тогда он отдернул занавес и вошел в комнату – она была пуста. В поисках Иры он поднялся на кровлю, но и там ее не было. Он расспрашивал слуг, но никто не видел ее в этот день. Осмотрев все комнаты, он вернулся в гостиную и занял место около покойника, которое по праву принадлежало его дочери. Тут он думал о том, как милосерд был Христос к Своему престарелому слуге. У врат царства рая все огорчения этой жизни, все ее измены оставляются входящими в эту обитель вечного покоя.

Спустя девять дней после похорон, требуемых законом для очищения, Бен-Гур ввел мать и сестру в их старый дом, и с тех пор в этом доме самыми священными именами, всегда произносимыми благоговейно, были Бог Отец и Христос, Сын Его.

11. Катакомбы св. Каликста

Лет через пять после распятия Христа Эсфирь, жена Бен-Гура, сидела в своей комнате прекрасной виллы в Мизенуме.

Был полдень, и жгучее итальянское солнце согревало розы и виноградник. Все в комнате несло на себе римский отпечаток, за исключением еврейской одежды Эсфири. Тирса и двое детей, сидевших на полу на львиной шкуре, составляли все ее общество. Стоило только раз обратить внимание на то, как ласково смотрела Эсфирь на детей, чтобы догадаться, что это были ее дети.

Время пощадило ее. Она была прекраснее, чем прежде, и, став хозяйкой виллы, осуществила одну из заветных своих грез.

Среди этой простой семейной сцены вошла служанка и сказала:

– Какая-то женщина желает видеть госпожу.

– Пусть войдет, я хочу принять ее здесь.

Неизвестная женщина вошла. Эсфирь встала и собиралась уже заговорить, как вдруг смутилась, побледнела и, наконец, отступив назад, проговорила:

– Я знаю тебя, добрая женщина, ты...

– Я была Ирой, дочерью Валтасара.

Эсфирь, победив смущение, велела служанке принести египтянке сиденье.

– Нет, – холодно сказала Ира, – я сейчас уйду.

Обе женщины глядели друг на друга. Мы знаем уже, что Эсфирь была прелестной женщиной, счастливой матерью, довольной женой. С другой стороны, было ясно с первого взгляда, что судьба не так милостиво отнеслась к ее сопернице. Высокая фигура сохранила, правда, часть своей прежней грации, но дурная жизнь наложила печать на лицо Иры: оно огрубело, большие глаза были красны и под нижними веками залегли морщины, на щеках не играл румянец. Все лицо имело циничное, жесткое выражение, а общая небрежность подчеркивала преждевременную старость. Одета она была худо и неряшливо, дорожная грязь облепила ее сандалии. Она первая прервала молчание.

– Это твои дети? – спросила она.

Эсфирь взглянула на них и улыбнулась.

– Да. Не хочешь ли поговорить с ними?

– Нет. Я боюсь испугать их, – сказала Ира, приближаясь к Эсфири, но видя, что та отступает, заметила, – не бойся. Передай от меня своему мужу, что враг его умер, что я убила его за то горе, которое он мне причинил.

– Его врага?

– Да, Мессалу. Еще скажи ему, что за все зло, что я старалась причинить ему, я была так наказана, что даже он пожалел бы меня.

Слезы навернулись на глаза Эсфири, и она собиралась заговорить.

– Нет, – прервала ее Ира, – мне не нужно ни сожалений, ни слез. Скажи ему, наконец, что я поняла, что быть римлянином – значит быть зверем. Прощай.

Она повернулась к выходу. Эсфирь следовала за ней.

– Постой, повидайся с мужем. Он ничего не имеет против тебя. Он постоянно вспоминает о тебе. Мы будем твоими друзьями. Мы – христиане.

Ира была непоколебима:

– Нет. Я то, чем сама хотела быть. Но скоро всему будет конец.

– Но... – Эсфирь колебалась, – но не можем ли мы исполнить какое-нибудь твое желание? Нет ли чего-нибудь...

Лицо египтянки смягчилось, нечто похожее на улыбку появилось на ее губах. Она взглянула на играющих на полу детей.

– Мне бы хотелось... – сказала она.

Эсфирь уловила ее взгляд и поспешно прибавила:

– Считай их как бы своими.

Ира подошла к ним, опустилась на львиную шкуру и поцеловала обоих. Медленно поднимаясь, она еще раз взглянула на них и затем вышла, не простившись.