Бенджамин Дизраэли

Сюжет романа в известной мере основан на интригах вокруг газеты «Репрезентатив», перенесенных из мира журналистики в политику. Вивиан, дерзкий и честолюбивый двойник автора, стремится создать новую политическую партию, чтобы помочь не блещущему умом маркизу Карабасу занять место премьер-министра. Играя на тщеславии престарелого маркиза, Вивиан с помощью лести приобретает реальное, хоть и закулисное, влияние и убеждает своего патрона заключить союз с Фредериком Кливлендом, его давним политическим соперником. Но после довольно нелепого романтического эпизода с участием некоей соблазнительницы и отравительницы по имени миссис Лоррейн созданная Вивианом политическая группировка распадается. Карабас теряет надежду заполучить место премьера, а Кливленд вызывает Вивиана на дуэль («С меня довольно льстивых слов и комплиментов! Я слишком долго позволял себя дурачить!») Наш герой пытается отделаться выстрелом в воздух, но Кливленд настаивает на реальном поединке, и Вивиан, не желая того, его убивает.

Только весьма осведомленные люди могли уловить зыбкую связь этой довольно нелепой истории с реальными фактами. Например, Мюррей тут же узнал себя в Карабасе, тщеславной жертве Вивиана, и обвинил своего бывшего протеже в «вопиющем обмане доверия и разрыве всех отношений, которые связывают людей». Но ни Карабас, ни Кливленд (под этим именем выведен Локкарт) не прорисованы так, чтобы можно было безошибочно определить их прототипы. Единственный, кто вполне раскрыт в романе, — это его автор, и изображен он настолько откровенно, что читать роман даже несколько неловко.

Вивиан в полной мере наделен привлекательностью, высокомерием и безудержным честолюбием своего создателя и при этом свободен от ненужного груза сомнений или политических принципов. Уже подростком Вивиан мечтает только о власти: «Он взволнованно мерял шагами комнату и страстно желал одного — попасть в Сенат». Но у Дизраэли не было ни жизненного опыта, ни знания человеческой натуры, чтобы понять, чем является политика на практике. Вивиан у него крайне уверен в себе и лишь притворяется, будто ему есть дело до людей, которых он намерен использовать в своих интересах. «Да, мы должны смешаться с этим стадом, — размышляет Вивиан, — проникнуться их чувствами, потворствовать их слабостям, печалиться их печалью, которая на самом деле нас не трогает, и участвовать в их дурацких забавах».

Нам кажется, что Вивиан, идя к своей цели, не остановится ни перед чем. Он даже шутит, что готов продать душу: «Какая жалость, мисс Мэнверс, что продать душу дьяволу уже не модно». Этот циничный тон пресыщенного человека наталкивает на мысль, что Дизраэли предвосхищает Оскара Уайльда, и оценить «Вивиана Грея» по достоинству можно, только разделив мальчишеское удовольствие, которое автор испытывает от поругания «святынь». Но Дизраэли не просто насмехается, изображая политическую карьеру Вивиана результатом сделки с дьяволом. «Разве ум не такой же товар, — говорит Вивиан, — как, скажем, великолепный парк или красивый замок?» Он решает продать знати свой талант в обмен на место в ее среде: «Сейчас множеству влиятельных аристократов не достает только ума, чтобы стать министрами. А чего для достижения той же цели не хватает Вивиану Грею? Как раз влияния, предоставляемого знатным происхождением. И если два человека могут оказать друг другу столь ощутимую помощь, почему бы им не сойтись? Неужели из-за того, что происхождение стоит на пути к моей мечте, я до конца дней проживу унылым мизантропом в каком-нибудь старом поместье?»

В этом пассаже особенно ясно слышен голос самого создателя Вивиана. В двадцать один год Дизраэли уже постиг, каково это, когда происхождение стоит на пути к мечте. Он понял, что ему — еврею — дорога к власти практически закрыта. Но знал он и о своих необыкновенных дарованиях и помыслить не мог, что не получит шанса ими воспользоваться. И такие невыносимые муки из-за невозможности осуществить честолюбивые замыслы описаны в ранней прозе Дизраэли с наибольшей достоверностью. В «Молодом герцоге», его втором романе, отразились чувства, которые целиком и полностью владели им в те годы:

Представьте себе никому не известного Наполеона, умирающего от голода на парижских улицах. Что значит Святая Елена в сравнении с горечью подобной судьбы? Образы минувшей славы осветили бы даже этот мрак заточения, но сознавать, что его сверхъестественные силы могут истощиться, не воплотившись в великие дела, — да разве колесо или дыба сравнятся с пыткой, рождаемой таким предположением?