Бенджамин Франклин. Биография

Человечество делится на две категории, утверждал в 1868 году журнал Nation, — «естественных приверженцев» и «естественных противников» Бенджамина Франклина. Одна из причин такого разделения в том, что он, вопреки заявлениям некоторых комментаторов, не является воплощением американского характера. Напротив, воплощает лишь одну из его граней. Франклин представляет одну сторону национальной дихотомии, существовавшей еще с тех пор, когда он и Джонатан Эдвардс являли собой два полюса американской культуры[620].

На одной стороне были те, кто, подобно Эдвардсу и семейству Мэзер, верили в высшее предопределение и спасение только через Божью милость. Они отличались религиозным рвением, ощущением принадлежности к своему классу и социальной иерархии и предпочитали возвышенные ценности мирским. На другой стороне — Франклин и ему подобные, верившие в спасение через добросовестный труд. Религиозные воззрения их основывались на милосердии и толерантности, и они бесстрашно боролись с обстоятельствами и продвигались вверх по социальной лестнице.

Отсюда выросло много генетических противоположностей американского характера, и Франклин олицетворяет одну из них: приверженность прагматизму, а не романтизму, практичной благотворительности, а не абстрактным рассуждениям о нравственности. Он отдавал предпочтение религиозной терпимости, а не евангельской вере. Социальной мобильности, а не сохранению окостеневших элит. Добродетелям среднего класса, а не эфемерным возвышенным устремлениям.

На протяжении трех веков после рождения Франклина оценки его личности менялись. Это способствовало лучшему пониманию даже не его самого, а ценностей судивших о нем людей и их отношения к набирающему силу среднему классу. С грандиозной исторической сцены, наполненной многими гораздо более величественными и недоступными отцами-основателями, он взирал на каждое поколение со своей знаменитой полуулыбкой и откровенно говорил обо всем, что было важно на тот момент, приводя в ярость одних и увлекая других. Его образ, так сказать, отражал или преломлял установки каждой последующей эпохи.

В первые годы после его смерти, по мере того как враждебность его личных антагонистов ослабевала, почтение к нему росло. Даже Уильям Смит, воевавший с ним в легислатуре и в академии, произнес уважительную хвалебную речь во время поминальной службы в 1791 году, в которой он отбросил в сторону их «ненужные разногласия и споры» и сосредоточился на филантропической и научной деятельности Франклина. Когда позднее его дочь выразила сомнение в том, что он верил «в десятую часть того, что говорил о молниеотводе старого Бена», Смит искренне рассмеялся ей в ответ[621].

Другой антагонист Франклина, Джон Адамс, также немного смягчился. «Ничто в жизни не угнетало и не огорчало меня больше, чем необходимость, вынуждавшая так часто выступать его оппонентом», — такую мучительную переоценку сделал он в 1811 году. Его прежняя жесткая критика, объяснял он, являлась в определенном смысле свидетельством величия Франклина. «Будь он заурядным человеком, я никогда не стал бы брать на себя труд разоблачения его действий». Адамс даже представил недостаток религиозного чувства у Франклина, который иногда называл граничащим с атеизмом, в более благоприятном свете. «Все секты считали его, и, я полагаю, справедливо, приверженцем безграничной веротерпимости».

Временами, утверждал Адамс, Франклин был лицемером, плохим дипломатом и политиком, имеющим неверные ориентиры. Но в эссе Адамса содержалось также несколько ярчайших признаний высокой оценки личности Франклина, выделявшихся среди того, что написано о нем современниками: