Бенефис

Высокий потолок репетиционного зала украшен поблекшей росписью. Здесь есть боковое и верхнее освещение, но сейчас электричество не нужно: широкие окна пропускают потоки света. Солнечные отблески мерцают в глазах, — Наталя по привычке выстаивает у окна, в задумчивости чуть двигая оконную раму. Арсентий Маслов сидит верхом на громадном барабане и то и дело выбивает пяткой ритм тамтама, так и кажется, что он вот-вот повредит инструмент. Хорошо, что этого не видит никто из оркестрантов.

— Отойди от окна, — советует Арсентий. — Я знаю, ты шальная. Можешь прыгнуть — для большей достоверности образа.

— Трепись. Только не говори под руку, не сглазь… Ты заметил, что наши герои ни разу за все время не остаются вдвоем, наедине — всегда кто-то мешает, кто-то присутствует. А ведь им больше всего на свете хочется побыть вместе, правда?

— Выстрел в десятку. Сама докумекала или Маркуша надоумил?

— Маркуша мог бы и тебя надоумить. — Наталя почему-то покраснела, но Арсентий не замечает, поскольку она стоит против солнца.

— Умница. Поехали дальше. Да живей, а то не поспеем.

— Не гони лошадей. Понимаешь, это нам обоим надо играть, — вот это их желание побыть вместе; только ведь им этого хочется совершенно по-разному. Причины желания у них разные. Бета ведь и дневник пишет, потому что хочет поговорить с Андрюсом, что-то ему объяснить, приглядеться к нему. А потом встречается с Лукасом и Юлюсом, надеясь увидеть Андрюса, только его, хоть он и оказался предателем. Да и говорит она с ними почти все время о нем, даже когда вроде бы и не о нем вовсе.

— Давай попробуем. Только не ломай мизансцену, наш «король мизансцены» ни за что не разрешит.

— Думаешь? Заставим — разрешит.

— Ой нет. Разве что умно и доказательно переубедишь.

— Что ж, может быть, он и в самом деле не признает компромиссов в искусстве.

— Признает не признает, тебе-то что в том? Двух режиссеров пережила за два года работы — переживешь и этого дипломника. Давай дальше. Хотя жаль, — он, кажется, станет нормальным режиссером… Итак, они оба только о том и думают, чтобы побыть вдвоем. Им все время препятствуют.

— Не это самое главное. Понимаешь, Арсентий, я все время думаю: выходит так, что зло в присутствии добра активизируется, жаждет победы, и необходима жертва, чтобы зло приостановило свою деятельность.

— Неправда, ты перевернула все с ног на голову. Сбила меня с панталыку. Ты веди такие дискуссии наедине с Маркушей, он — достойный оппонент, а мне так, сгоряча, нечем крыть, меня сейчас интересуют их поступки, а не твои умозаключения. Поехали, Наталя.

— Ага, встревожился. Так вот — носилки. Те трое добреньких ангелочков, шутя и одновременно стараясь спасти Беатриче от вас, почти уже преступников и негодяев, принесли на носилках влюбленного Альгиса и теперь забирают Бету. А она не жаждет спасения. Она в вас верит. Она видит вас уничтоженными, но не окончательно и хочет спасти вас своей добротой. Но прежде всего — она влюблена. В тебя, Андрюс, слышишь, — я в тебя влюблена.

— А я последнее дрянцо. И все это знают, даже я сам сознаю это…

— Неправда, ты этого не желаешь сознавать. Ты разработал для себя теорию поведения, поступков, ты хочешь видеть себя героем и убедить в этом других.

— И все же я сознаю, что это — не самый лучший путь. Только уже не отступлю, ни за что не отступлю. Тем более что Бета любит меня, в этом я — то есть он — уверен. И не говори так много, Наталя. Не загружай меня информацией об Андрюсе. Я — Андрюс. Я знаю, кто я.

А н д р ю с  (Арсентий). Что случилось?! (Бросается к носилкам.) Бета! Бета!

Б е а т р и ч е  (Наталя). Ничего, ничего.

Услышав вопрос Андрюса — Арсентия, Беатриче — Наталя только усилием воли сдерживает себя, чтобы не подняться на носилках. Крохотная, сугубо женская хитрость, которая приносит затем так много радости; да он же испугался, он искренне встревожился, он бросился к ней, еще миг, еще одно коротенькое мгновение она не пошевелится, и что ж — тут можно будет достоверно разыграть недостоверное, затертое, заштампованное: безжизненно свешенная с носилок рука, такая же безжизненность и в недвижной шее, это ведь все Бета притворяется, прикидывается такой, чтобы напугать Андрюса, увидеть его тревогу. Так дети в минуты обиды и гнева пугают старших: смотрите, я умираю, страдайте, мучайтесь, а я погляжу сквозь полузажмуренные веки на ваше запоздалое раскаяние. Но Беты хватает ненадолго: она вскакивает с носилок, бросается к Андрюсу и голосом, в котором больше любви, чем радости, оттого что сумела на миг вызвать его добрые чувства, успокоительно убеждает:

Б е а т р и ч е  (Наталя). Ничего, ничего.

А н д р ю с  (Арсентий). Вы что, шпана, хотели ее утащить? Наталя, подай реплику. Там Альгис что-то говорит.

— Мы не шпана… Ты что, Арсентий, хочешь, чтоб я всю пьесу в голове держала?

— Ну, с твоей-то памятью!

А н д р ю с  (Арсентий). А зачем же носилки?

— Погоди, Маслов, не так.

— Что не так?