Бенефис

— Сказать вам правду? У Коташки миссия: она пришла поднять Маркуше настроение перед репетицией, — придуривается, развивая тему, Маслов, но тут наконец кто-то вступается за Иру:

— Оставьте в покое эту женщину! Вы что — не знаете? Как же вы читали состав? Коташка там есть, у нас теперь будет две Беатриче.

Коташка молчит, еле сдерживаясь на грани истерики и взрыва возмущения: вам бы только измываться над человеком, я вам еще покажу, чего я стою, но́ситесь со своей Наталей, а откуда вы знаете, что она сыграет лучше, чем я?

— Пауза, — еще успевает добавить Арсентий. — Вступаем в зону молчания.

И тут появляется режиссер.

Школяры, озорники, вечные ребятишки, лицедеи, — развлекается Марковский в поисках самого точного определения; на режиссере — вытертые, собранные на коленях, потому что чуть длинноваты, джинсы, над вырезом мохнатого пуловера торчит свежий воротничок сорочки. Потрепанный, полный набросанных широким почерком пометок экземпляр пьесы он, садясь, кидает на режиссерский столик, задевает ножку стула и говорит:

— Будем пробовать последнюю картину. И чтобы потом не забыть: всех, занятых в спектакле, прошу завтра на обсуждение макета оформления.

Запыхавшись, влетает в репзал помреж, включив на лету красное табло «Тихо! Идет репетиция!». Наталя, преодолевая все посторонние мысли и эмоции, заставляет себя покориться режиссерской воле и режиссерскому заданию, чтобы довести до финала историю своей Беатриче. Ее тело, жесты, голос, чувство принадлежат сейчас совсем другому человеку — но властна над ними она, Наталя, и ее разум успевает зафиксировать, проанализировать поведение этой другой девушки, а также и свое собственное.

Не играйте фальшивой трагедии, на черта она вам, и когда, наконец, избавитесь от фальши, не наигрывайте, переживите, а потом расскажите мне о пережитом. До каких же пор только ей одной, только этой девочке, Беатриче, будет до ошаления больно, доколе только ей будет больно, над нею — проклятье доброты, над вами — проклятье никчемности, одиночества, подлости, так разве ж от этого меньше болит?

Не так, не так, все ложь; действие — за диалогами. Эта картина тихая, камерная и тихая, как мировая катастрофа, неужели вы думаете, что взрыв — это страшный шум? Если мир допустит взрыв атомной бомбы, вы оглохнете, вы ничего не услышите, вы это лишь ощутите, вам — при вашей лености духовной и физической — никогда не посчастливится услышать даже крик о помощи. Что? Слишком глобально? От искусства до глобальности — один шаг. Иван стирает пот над губами, откуда-то появляется полстакана воды, он вдруг вспоминает, что режиссер Эпп Кайду умерла в день премьеры, а врачи потом утверждали, что она пережила самое себя на четыре года, судьбой ей было отпущено на четыре года меньше, а она принудила судьбу отступить — чтобы умереть в день премьеры, что-то же удерживало ее эти четыре года. Разумеется, это Эпп Кайду, а он всего лишь режиссер без диплома, вспомнится же иногда что-то такое, от чего даже репетиция может утратить свой ритм. Тесно тут, в репетиционном зале, тесно и душно, хорошо бы разрушить все четыре стены и выйти на улицу, на площадь, не во дворик, о котором говорила Наталя, а на площадь, которой, может, и нет в этом городе. Выйти и огласить все, что имеешь сказать, перевоплотившись в каждого из этих актеров, извлекши из собственной души слова, подаренные автором пьесы. «Так вот, — говорит он хрипло, как будто и в самом деле что-то кричал народу на площади, — Андрюс раз за разом повторяет слово «убить»; имейте в виду — шутя, но, между прочим, со злостью — никто не воспринимает этого всерьез, слышите, — никто, на протяжении всего спектакля и не думает воспринимать всерьез его болтовню, разве нам всем не приходилось, не случалось произносить слово «убить», не вникая в его истинный смысл? Ну, говорите вы шутя, пусть только попробует задеть меня — убью. Ведь правда же вы так говорили? И, однако, Андрюс в финале убивает. Обратите внимание: фраза Юлюса — «всякое превосходство принижает другого» — это ключ ко всему спектаклю, в этом основа сквозного действия, они — все трое — чувствуют Бетино превосходство над собой, а теперь вспомните, кто и когда прощал даже самому близкому человеку его превосходство над вами? Зачем им так вести себя с Беатриче? Они хотят ее унизить. Снизить до своего уровня, до себя, мелких и никчемных. Они же все время ощущают свою зависимость от нее, даже ансамбль без нее не может существовать, а Беатриче, которая готова для них на все, даже на смерть ради спасения своей и их (помните — и их!) чести, опускаться до их уровня не согласится, никогда, ни за что на свете. Что ж, начнем все сначала», — говорит Иван и тут же вспоминает, что это все — лишь продолжение чего-то давно начатого.