Бенефис

— Хорошо, расскажешь… если захочешь… Так что же будем делать, Наталя?

— Пусть настанет утро. От отчаяния к надежде. Завтра утром к тебе придет надежда.

«Что я могу еще сказать? Будем воевать за макет, это дело ясное, а с Котовченко — что ж, тут я ему не советчица, как он этого не соображает? Пусть соображает сам, я ведь, собственно говоря, заинтересованная сторона. Маркуша, ты режиссер, тебе и карты в руки…»

— Ты капитан? Ты так сказал о себе? Ну, тогда тебе и карты в руки.

Масляные светильники в жестяных ладошках плошек догорали, наполняя зал густым, как в храме, запахом.

Двери в зал отворились. Огоньки, и без того ненадежные, угасая, испуганно задрожали от сквозняка. Наталя оглянулась. В полутемный зал, где не было никого, кроме нее, вошли, как бестелесные тени, пластично скользя, двое рабочих-осветителей. Должно быть, и одеты были в черное — их тела не выделялись на фоне темного колышущегося воздуха. Осветители несли длинные палки с мокрыми губками на концах. Доставая губками до плошек, они ловко, одним жестом, гасили остатки огня. Но за теми двумя шагали двое других. Эти несли на концах таких же длинных палок большие свечи и такими же ловкими движениями, неповторимым и неуловимым жестом снова зажигали светильники, и они вспыхивали ярко, голубовато. Фантастический поход осветителей продолжался, и Наталя, затаясь в зале, не замеченная ими, тихо и сосредоточенно наблюдала за этим действом.

Наконец двое тех, что зажигали свет, поставили свечи по обе стороны портала, поближе к рампе, и скрылись так же неожиданно, как и появились, оставив после себя легкий сквозняк, как дуновенье ветерка меж деревьями.

При свете двух свечей на сцене возникла девушка. Она была высокая, тоненькая, платье легкими складками стекало вдоль ее тела, волосы лежали на плечах. Издалека в полутьме зала Наталя не могла разглядеть ни лица, ни рук незнакомки.

Склонившись над свечами, девушка взяла одну, потом, подумав, другую — и так, с обоими огоньками, стараясь не задуть их, медленно, как по канату или вообще как вслепую, двинулась через всю сцену к фортепиано. Очертания его медленно проступали, намечаемые желтоватыми бликами двух огоньков.

Девушка поставила свечи на фортепиано по бокам пюпитра, все так же медленно, плавно подняла крышку инструмента, беззвучно пробежала пальцами по клавиатуре. Раздался лишь один, загадочный и едва слышный звук, словно вздохнул кто-то.

Сев на круглый стульчик, девушка заиграла мелодию, совсем незнакомую Натале, однако той показалось, что она знает, какой звук или аккорд раздастся через секунду. Более того, она так же предчувствовала все, что произойдет дальше, и вообще не слишком удивилась появлению девушки, как будто ожидала встречи с нею и знала, что именно для этого очутилась в зале и что именно ради нее явились как из сна осветители, о которых она, Наталя, впервые когда-то услышала от Тернюка и которых никто в театрах не видал с тех пор, как стали пользоваться электричеством.

— Бета, Беатриче, — тихо, чтоб не спугнуть девушку, позвала Наталя.

Девушка оглянулась, всматриваясь в темный зал, снова взяла в руки свечи и направилась на голос.

— А, это ты, — не удивляясь, сказала она. — Я тебя знаю. Иди сюда.

Наталя между кресел, позабыв о существовании проходов, пробралась к Беатриче, которая ждала ее на краю авансцены.

При мерцании свечей они всмотрелись друг в друга — словно для того, чтобы удостовериться, что не ошиблись.

— Садись, — предложила Беатриче, указывая легким движением руки на планшет сцены, как будто перед ней расстилалась мягкая зеленая трава, где хотелось присесть отдохнуть.

Наталя села. Беатриче устроилась на краю сцены, свесив ноги в оркестровую яму. Свечи, полыхая, не сгорали, как заколдованные. Кто знает, как долго будут разговаривать девушки. Кто знает, что они должны поведать одна другой в этом полутемном зале, где только что прошел фантастический хоровод осветителей, где Наталю и Беатриче свела вместе непостижимая парадоксальность театральной правды.

Н а т а л я. Ты боялась?

Б е а т р и ч е. Чего?

Н а т а л я. Смерти.

Б е а т р и ч е. Смерти? Нет. Я больше боялась, что ничем не смогу им помочь. Ничем не помогу. Не сумею.

Н а т а л я. Думаешь, они стоят того, чтобы ты…

Б е а т р и ч е. Стоят? Не знаю. Люди всегда стоят. Я верила. Я любила. Андрюс сам не знал, что делает. Хотел показать, что он сильнее меня. Что доброта — это неподлинное. Он не верил в нее. Поэтому не любил.

Н а т а л я. Повтори, как ты о нем писала. Я должна знать.

Б е а т р и ч е. Да, тебе это надо знать. Я писала так: «Где ты? Где ты, тот, кого я люблю? Ведь я нужна тебе так же, как ты нужен мне, как солнце — земле, как дождик — траве и листьям. Ты мой, разве ты сам этого не видишь? Любимый, открой глаза и протяни ко мне руки — ведь я твоя, так же твоя, как свет летнего дня, как прохладный дождь, упавший на усталые веки. Возьми меня, и ты будешь счастлив…».

Н а т а л я. «…как свет летнего дня, как прохладный дождь… Возьми меня, и ты будешь счастлив…» А ты?

Б е а т р и ч е. Как же иначе? Он будет, а я — нет?