Бенефис

Б е а т р и ч е. С твоего собственного. С твоего будничного голоса, который может подговорить тебя на будничное существование. Ведь на самом-то деле речь идет не только о них, не только обо мне, в первую очередь — о тебе. Ты же любишь театр, как я любила музыку. Музыка — это единственное, что помогало мне спасти их. Убить зло. Заговорить с ними так, чтобы они хоть что-то уразумели. Театр — та же музыка. Твоя.

Н а т а л я. Милая Бета, какая ты еще наивная, юная и неопытная!

Б е а т р и ч е. Чьи это слова? Слова твоей мамы? Тебе мой опыт представляется слишком малым, незначительным? Тогда сделай как я: с пятого этажа — вниз, потому что от тебя слишком много требуют, а ты не можешь столько подарить людям. Даже то, что требуют! Нет, это не слишком много. С тебя не порываются, охваченные злобой, глупостью и безрассудным непониманием любви, сорвать корону.

Н а т а л я. Бета, прости.

Б е а т р и ч е. Никто не порывается сорвать с тебя корону. Ты еще никого не пыталась спасать любовью от зла, отчаяния, одиночества, слабости. Ты еще ничего не сделала. Попробуй — тебе должно посчастливиться.

Двое осветителей с железными палками, заканчивающимися мокрой губкой, снова проскользнули в зал. И на этот раз даже дуновение ветерка не коснулось язычков пламени. Свечи горели ровно. Они терпеливо выводили из темноты два лица, отражаясь в зрачках глаз.

Осветители медленно и незаметно приближались к сцене.

Беатриче стояла в ярком луче, внезапно загоревшемся у рампы, словно на сцену дали свет.

Натале снова вспомнились солнечные часы Тернюка и посаженная ими тогда, давно, маленькая яблонька. «Тёрн, а как же все-таки быть, если станет пасмурно?» — «Надо быть начеку», — сказал Тёрн.

Еще бы — конечно, быть начеку.

Осветители неумолимо приближались к свету.

Наталя взяла свечу в руки, не давая ей погаснуть, не разрешая ее погасить.

Беатриче тихонько, легко подняла вторую, вышла из луча света и снова, как над пропастью, как по канату, направилась в глубь сцены и еще куда-то дальше, так далеко, что Наталя не отважилась даже окликнуть ее.

БЕНЕФИС

Я сделал попытку! И если она не удалась, никогда не поздно попытаться еще раз.

Август Стриндберг

[5]

1

Допустить до этого никак нельзя. Это говорит Олександра Ивановна Стерницкая, актриса небольшого периферийного театра (и таким образом названо действующее лицо и место действия, происходящего в наши дни, как иногда пишут драматурги на титульных листах своих пьес).

«Допустить до этого ни в коем случае нельзя», — говорит актриса, и говорит не кому-нибудь, а самой себе, и поскольку это не пустая и тривиальная реплика из спектакля, к сказанному не мешает внимательно прислушаться. Только что утром (на вокзальной площади, между городом и загородом, между ночью и рассветом, по-весеннему пели птицы) актриса вернулась из творческой командировки. Она ездила в Киев, и киевских впечатлений теперь хватит надолго. Достаточно хоть на неделю вырваться из дому — а тем, кто работает в периферийном театре, сделать это особенно трудно, — и человек уже ходит переполненный впечатлениями. Нет, она не страдает комплексом неполноценности провинциального интеллигента, который безоглядно, восторженно, с готовностью принимает что бы то ни было — лишь бы столичное. Ей несвойственно также стремление ругать и поносить всех и вся, чтобы таким способом самоутвердиться. Но ведь и в самом деле, стоит сдвинуться с места — и сразу открывается возможность сравнивать то и другое, анализировать, сопоставлять. Правда, на этот раз делиться впечатлениями некогда, все время уйдет на другие хлопоты, другие занятия — они представляются ей намного более важными, чем всякие там впечатления, которые она так и быть — придержит в памяти до более подходящей поры. Впечатления останутся при ней, и о поездке можно будет поговорить позднее, а сейчас ее мысли заняты совсем другим. Хотя и поездка может пригодиться, почему бы и нет, может пригодиться, ничем не следует пренебрегать.

Утром ее почтовый ящик, один из тех продолговатых синих ящиков, что висят на стенах в подъездах дома, оказался плотно забитым газетами и письмами, почтальонша — она как раз принесла почту, когда Олександра Ивановна вошла в подъезд, — старалась втиснуть в ящик еще и свежий номер журнала «Украинский театр», тот самый, который Стерницкая видела уже в Киеве, хотя еще не читала. Чемодан пришлось поставить на ступеньки, без этого невозможно было вынуть из ящика письма и газеты. Почтальонша широко улыбалась, не стесняясь своего полубеззубого рта:

— Как хорошо, что вы наконец приехали, а то я уж не знала, куда девать газеты, и на что вам столько, неужели вы в состоянии все это прочитать? А мы на почте сразу вас узнали, — она показала на портрет в журнале, — вы тут такая молодая, возьмите, вам журнал.