Бенефис

В прочитанном тексте попадались идеи, фразы, которые она где-то раньше слышала, и рассуждения, которые тоже кто-то уже высказывал, стоило чуть-чуть напрячь память, чтобы припомнить, кто и где, но она не хотела проверять свою память, и дело тут было не в плагиате, вряд ли автор раскладывал на столе веером журналы или книги, сочиняя статью о провинциальной актрисе; это было другое, может, даже более печальное и горькое явление — стандарт мышления и стандарт высказывания идей, и что ж — возвращалась она к тому, что не покидало ее на протяжении дня, — и что ж, если молодому режиссеру Ивану Марковскому посчастливилось прочитать пьесу Юозаса Грушаса по-своему, разве можно кому-то позволить делать так, чтобы это индивидуальное видение и решение спектакля не открылось другим людям, которые придут в театр?

А как Наталя Верховец противилась ее советам, когда она, Стерницкая, пробовала ее поучать, уговаривала не уходить из театра и не отказываться от роли! Похоже на то, что Наталя в глубине души и сама знала, что никуда из театра не уйдет, что это уже навсегда, — худо ли, хорошо ли, а навсегда. Только ведь они все хотят жить своим умом, как и мы не хотели жить чужим, — разве не стремишься идти напрямик, через бурелом, своей дорогой? Только бы нынешние дети не оказались такими, как кое-кто из ее поколения, — повоевав в молодости, яростно и во весь голос поспорив с чужим умом, позднее эти ее сверстники возвращались туда же, к тем же идеям, как коза к возу. Извечный вопрос к актрисам: не хотели бы вы сыграть свою современницу, ровесницу, героиню нашего времени? Еще как хотела бы, да только не вялую, под сурдинку, роль, где нет музыки времени, красок жизни.

Нет, на этот раз она не станет импровизировать, она распишет роли, тексты для каждого, кого хотела бы иметь сторонником, защищая спектакль и Марковского, потому что таким образом легче защитить не только их, а прежде всего искусство и свои собственные мечты и фантазии о театре. И отбросить прочь сплетни, оборвать смешные интриги, и пусть кому-то кажется, будто это мелочь, дело, не стоящее внимания, что все обойдется само собой, — Стерницкая так не думает, у нее на это своя точка зрения, от которой она не отступится, и даже если этот упрямый Марковский и Наталя Верховец, отмахнутся от защитников, поддержки и советов, даже если они отмахнутся от «старухи Олександры» — ведь они как раз именно так и могут о ней сказать, чем она не старуха Олександра? — если они и отмахнутся, она слушать их не станет, она свое знает.

Разговор с завлитом можно начать и с того, что критика — это в первую очередь констатация уровня возможностей, и, определив его, не надо жалеть, вздыхая: ах, почему тот или иной актер не дал больше, тот или иной режиссер не сделал иначе, — не сделал — значит, не мог. Или не умел. Надо рассудительно определить, стоит ли сделанное признания. Зачем исследовать посредственность? Но жаль и с маху перечеркивать то, что нам представляется посредственным или плохим: кто знает, как отнесутся к этому потомки, с какой меркой подойдут?

Кажется, она в конце концов сама запуталась в своих умозаключениях, теперь не найти кончик нитки, чтобы завязать узелок.

Завлит может уверять, что зритель в городе не примет постановку Марковского, потому что не готов к пониманию такого искусства, — и что же, до каких же пор, в таком случае, мы будем показывать людям одно и то же, лишь положенное на другой текст?

Но, бога ради, — почему только завлит? Можно начать такой разговор с кем угодно из членов худсовета. Лаконично и кратко, в нескольких словах. Изложить суть дела. Переубедить. За три минуты. Так, словно заказал телефонный разговор через междугородную. Три минуты. Согласно плате. Три минуты.

Междугородная? Телефон? Это всякий раз пьеса. Психологическая драматургия. Записать бы эти будничные тексты, магнитофонно точно, у них свой специфический привкус, в кабинах автоматов — чужие отношения, проблемы, заботы, трагедии и радости, порой утомительно бесконечное и надрывное «алло», — попробуй докричись, две телефонные трубки соединяют, отталкивают, связывают людей и пространство.

«Люди и пространство, — думает Олександра Ивановна, — какие категории!» Она и доныне не решила, какую прическу сделать к праздничному вечеру, а тем более — в берете или в шляпке выйти сейчас из дому; в четыре часа ей надо встретиться с корреспондентом городской газеты, он уже, вероятно, готов к беседе, а она не готова совсем, она понятия не имеет, о чем он может спросить и как ей надо отвечать на вопросы. Ну конечно, остроумно, непринужденно, раскованно, наверняка так.