Бенефис_Дьявола

- Всё будет в лучшем виде, не переживай, - автоматически ответил он и, немного подумав, повернул замок, приоткрывая дверь.

В коридоре было пусто, ни души. Одинокая лампочка освещала узкий проход, отделанный обожженным дубом. Слева, в двух метрах от двери, коридор образовывал угол, за которым находился столик банщицы, которого он не мог видеть. Глеб вздрогнул, когда вдруг услышал, как хлопнула входная дверь, что вела на улицу. Он обернулся к Василию, но тот сидел, уткнувшись головой в стол, и громко сопел. Тогда Глеб сделал несколько шагов, заглянул за угол, но банщицы на месте не было. Наверно, это она, поговорив с ним через дверь, вышла за чем-нибудь на улицу, а голос Вероники ему просто почудился. Не мудрено, он столько думал о ней в последнее время.

Глеб вернулся назад в баню, запер за собой дверь и толкнул ногой своего нового знакомого:

- Василь! Ты чего это удумал? Рано еще, рано спать, вначале поработаем.

С недовольным сапом тот поднял голову, обвел мутным взглядом комнату и уставился молча в противоположную стену. Он был готов.

***

Иван стоял в растерянности посреди зала, заставленного ритуальными принадлежностями. Он раньше и не задумывался, что теперь можно выбрать гроб такой, какой только можно пожелать для покойного: традиционный шестигранный, обитый или простым сатином, или бархатом – красным, синим, черным; а можно прямоугольный из натурального шлифованного дуба или сосны, с откидывающейся посредине вверх крышкой, где внутри было выстлано всё белым атласом. Тут же стояли металлические каркасы – алюминиевые, цинковые, со стеклянными окошечками и без них; выбор зависел от дальности перевозки почившего.

Он вдруг вспомнил, что в детстве Боря ужасно боялся вида гробов. Увидит, бывало, прислоненную красную крышку возле какого-нибудь крыльца, зажмурит глаза, вцепится в его руку и просит провести мимо, чтобы не видеть её. А потом две недели будет обходить то место, где пронесли покойника. Матушка всегда успокаивала: «Да не бойся ты их, они уже ничего не могут сделать. Живых надо бояться». Борька только моргал глазами и молча кивал. Вот, не уберёгся, не убоялся. Жил бы на родине своей, так и еще полтинник бы прожил.

Иван подошел к одной из дорогих моделей, похожей на те, что часто показывают в иностранных фильмах: с откидной крышкой, хромовыми ручками, с белой атласной подушкой. Этот, наверно, не испугал бы брата, он вовсе и не был похож на сужающийся к ногам красный шестигранник, к которому они привыкли за долгие годы строительства коммунизма: красный цвет с черной каймой был символом пролитой пролетарской крови, и это сочетание действительно рождало беспокойство в ощущениях, а этого им теперь и не надо вовсе. Он пощупал ткань, провел рукой по темно-коричневой поверхности, пробуя ладонью материал, из которого был сделан гроб – вот этот, конечно, был бы как раз впору. Глянув на ценник, он чуть не присвистнул, и, обернувшись к Наталье, которая его сопровождала, хотел было поинтересоваться, в каких рамках они могли использовать выделенные средства, но она не дала ему и рта открыть:

- На цену можете не смотреть, Иван Сергеевич, ваш брат может себе позволить всё самое дорогое и качественное, - скала она, подходя ближе к нему. – Честно говоря, мне эта модель тоже показалась… достаточно подходящей.

- Ну, на том и порешим! – сказал он и двинулся дальше.

Она сделала пометку в своем блокноте, с которым, как он успел заметить, никогда практически не расставалась. Полезные люди, эти личные помощники, подумал он. Его взгляд упал на мраморные плиты, выстроенные в ряд вдоль стены. Дома-то, поди, некогда будет заниматься памятником, а так – здесь заказать, погрузить в багажный вагон, а там уже мужики встретят. Он выбрал черный шлифованный мрамор, простую прямоугольную плиту в качестве надгробия, на котором будет выгравировано изображение Бориса с одного из его последних снимков, даты рождения и смерти. Он решил, что не нужно писать ничего типа «Зачем так рано ты ушел от нас» или что-то подобное – на их семейных памятниках это было не принято: к чему слова, когда вся боль и память в сердце, они всё равно не могли выразить и малую толику тех чувств, которые переживали родители, пережившие своих детей, или дети, потерявшие своих родителей – не нужны слова, они бесполезны.