Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения

Слова, слова… Но зная честность императора… А также неуверенность первых лет… Им стоит верить. Однако время шло. Обстоятельства — внешние и внутренние — менялись. Привычка принимать решения въедалась в кровь и плоть. Можно было бы сказать, что Николай I входил во вкус. Но "династический принцип был крепко влит" в великих князей, поэтому государь, сколько мог, старался не беспокоить брата в его вотчине.

Однако рано или поздно короноваться бы пришлось.

Особенно неприятно государя поразил тот факт, что цесаревич Константин не послал на театр военных действий против турок подчиненную ему польскую армию. Сначала согласился, а потом поворотил сани: мол, "его честь будет задета, если на войну отправятся войска, которые он формировал", а он сам останется дома. Намек был понятен: великий князь рассматривал польскую армию как свою собственную и не хотел, чтобы она привыкала подчиняться приказам брата. Этот отказ оскорбил "благородное сердце императора". Стало очевидно, что Николай терял Польшу. Ему там не повиновались.

Следовало явить твердость. Во имя целостности империи забыть про "династический принцип". Бенкендорф знал об этом из первых уст, потому что во время путешествия в одной карете слушал рассуждения и негодование государя. Ему уже казалось, что дорога — естественное состояние его жизни. Только раньше он, закусив ус, скакал для одного императора. Теперь вместе с другим.

Сами государи являли редкое несходство в облике и характерах. Ничего братского. От одного корня. Только не чуждый августейшей семьи человек имел шанс заметить: есть общее, неявное, глубоко спрятанное, чего стыдятся и не хотят показывать.

За прошедшие три года отношение Николая I к покойному Ангелу стало жестче. Нетерпимее. Навалились не решенные братом дела. Еще хуже были дела решенные… либо под влиянием "либеральных идей", либо "деспотизма". Две крайности! Идеалом могла считаться сильная власть, опирающаяся на закон. Недаром он поручил М.М. Сперанскому кодификацию, а III отделению борьбу со "злоупотреблениями". Повседневность клонила то в одну, то в другую сторону. Чтобы двигаться по избранному маршруту требовалась сильная воля.

С годами в лице императора стала проглядывать суровость — "неподдельная строгость", особенно очевидная в минуты покоя, когда оно застывало маской из еще влажного, несхватившегося гипса. Государь отворачивался к дороге, думал или просто дремал. А Бенкендорф быстро взглядывал на него и видел, как прежде мягкое и растерянное становится твердым, отточенным, непреклонным.

Особенно при чужих. С ним-то самим Николай позволял себе расслабляться. Любил и подурачиться, и пошутить, и смеялся так, что при его росте падал со стула. Рисовал карикатуры и даже под настроение весьма соблазнительные картинки. Обожал фарсы и все, вывернутое наизнанку. Потешное. Издевательское. Хорошо, что сам первый спохватывался и всегда извинялся. В противном случае был бы тяжел.

Но что будет, если подданные увидят своего государя таким? Потеряют уважение? Перестанут слушаться? И в конце концов убьют? Разве прежде венценосных особ лишали жизни только по наущению злых жен? Нет, монархов убивают из страха. Парализующего страха перед их беспомощностью.

Николай как-то сам собой, без дополнительных пояснений, проникся этим знанием. Почувствовал звериную повадку подданных: покажет слабину — порвут. Как писал Державин: "Чрез меру кроткий царь царем быть неспособен". Люди привыкли строиться под сильного. Их можно понять. Каждые 20 лет война. Иногда чаще. Проиграл — беда. Страны нет. Ее жителей тоже. А потому они должны ощущать в нем стену. Нерушимую преграду. Между собой и кровавым хаосом.

Такой преградой не были ни Петр III, ни даже несчастный батюшка Павел I. Был ли добрый Ангел? Может статься. Но и у него иссякли силы. А вот дорогой Константин, несмотря на хмурые брови и вечный окрик, — нет. Ибо ему не по зубам. Что события междуцарствия отчетливо показали. Боится смерти. Хочет, чтобы его оставили в покое.

Не получится.

"ТЯГОСТНЫЕ ЧУВСТВА"

При встрече в Варшаве, когда ехали через мост, лошадь великого князя заартачилась и не пошла дальше. Константину пришлось спешиться. Э го приняли за знак судьбы. Два католических кардинала, сидевшие рядом с Александром Христофоровичем во время торжественного обеда, сказали ему о государе: "Если бы он захотел управлять нами сам так, как он это делает в России, то мы бы с удовольствием отдали бы ему конституционную хартию со всеми ее преимуществами".