Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Ну, не обижайся, Бенкендорф, ты знаешь, как я ценю твои заботы. Итак, погода не была холодная, дни удлинились; это было в лучшую пору нашей весны, столь бледной в сравнении с этим временем года на юге. Мы были веселы; мы вовсе не думали о чем-либо религиозном или даже серьезном, и Куракин так и сыпал шутками насчет тех немногих прохожих, которые встречались нам по пути. Я шел впереди, предшествуемый, однако, слугою; за мной в нескольких шагах двигался Куракин, а сзади на некотором расстоянии шел другой слуга. Правильно ли мы расположились, господин полковник? — спросил цесаревич, обращаясь к Бенкендорфу.

— Более или менее, — ответил тот. — Но лучше бы вам поменяться местами с князем.

— Будем в другой раз знать, ваше превосходительство, — засмеялся цесаревич. — Итак, луна светила настолько ярко, что было бы возможно читать, тени ложились длинные и густые. При повороте в одну из улиц я заметил в углублении одних дверей высокого и худого человека, завернутого в плащ, вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он, казалось, поджидал кого-то, и, как только мы миновали его, он вышел из своего убежища и подошел ко мне с левой стороны, не говоря ни слова. Невозможно было разглядеть черты его лица; только шаги по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень.

Здесь Бенкендорф невольно вспомнил недавнее посещение Печерской лавры на окраине Киева. Какое сильное впечатление на цесаревича произвели древние захоронения, заключенные в деревянные колоды! Он не мог отвести глаз от одной ниши, в которой на досках лежала маленькая иссохшая мумия, и потребовал, чтобы ему показали, где нашел себе последний приют летописец Нестор. Он медленно двигался в полумраке за митрополитами по узкому пещерному ходу к небольшим подземным церквам, Антониевской, Варлаамовской и Введенской, и молча стоял у мраморного белого с серыми прожилками столба, подпирающего сводчатый потолок, устремив вверх взор, будто увидев кого-то вверху. Долгое время он провел у иконостаса, который создал по собственным рисункам резчик-сницар Карп Шверин, восторгаясь шедевром и все-таки все время оглядываясь, как человек, чувствующий присутствие кого-то, о ком знает он один.

Иконостас Шверина напоминал иконостас Растрелли в Андреевском соборе, но это было его достоинством, а не недостатком. Резчик-сницар получил от монастыря грандиозную сумму в четыреста рублей (пара лучших рабочих волов серой украинской породы стоила всего три рубля).

Воспоминание о задумчивом и каком-то оматериализованном взгляде цесаревича заставляло Бенкендорфа поверить в петербургскую повесть, которую не впервые слушал сейчас.

— Я был сначала изумлен этой встречей, — продолжал цесаревич, — затем мне показалось, что я ощущаю охлаждение в левом боку, к которому прикасался незнакомец.

У герцога де Линя невольно вырвалось:

— Когда Гамлет явился на свидание с призраком отца, он заметил: «Как воздух щиплется: большой мороз», а друг Горацио ему вторил: «Жестокий и кусающийся воздух».

Однако цесаревич не обратил внимания на многозначительную реплику.

— Я почувствовал охватившую меня всего дрожь и, обернувшись к Куракину, сказал:

«Мы имеем странного спутника!»

«Какого спутника?» — спросил он.

«Вот того, который идет у меня слева и который, как мне кажется, производит достаточный шум».

Куракин в изумлении раскрыл глаза и уверил меня, что никого нет с левой стороны.

«Как?! Ты не видишь человека в плаще, идущего с левой стороны, вот между стеной и мною?»

«Ваше высочество, вы сами соприкасаетесь со стеной и мною, и нет места для другого лица между вами и стеной».

— Я протянул руку, — и цесаревич поднялся из-за стола и действительно протянул руку, как слепец, — и впрямь почувствовал камень. Но все-таки человек был тут и продолжал идти со мною в ногу, причем шаги его издавали по-прежнему звук, подобный удару молота.

Бенкендорф хорошо знал эту манеру цесаревича — протягивать руку и как бы ощупывать что-то в воздухе. Он делал такой жест, правда, редко и в минуты крайнего душевного возбуждения.

— Я стал рассматривать его внимательно, — продолжил цесаревич, — и заметил из-под упомянутой мной шляпы особенной формы такой блестящий взгляд, какого не видел ни прежде, ни после. Взгляд его, обращенный ко мне, очаровывал меня; я не мог избегнуть действия его лучей. «Ах, — сказал я Куракину, — не могу передать, что я чувствую, но что-то странное».