Беовульф

— Да. Ужас бессмысленности, никчёмности. Именно это мы видели там, на болотах. Это существо… Не знаю, как верно его назвать — демон ли, ведьма, галиурунн или ещё как-нибудь иначе! — порождало зло именно бесцельностью своего существования. Оно жило в безвременье, не нужное никому и никому не покровительствующее, знающее, что его эпоха ушла навсегда, тяготящееся невозможностью творить…

— По-моему, мать Гренделя натворила предостаточно, — буркнул Северин. — Двенадцать лет безумия.

— Не путай. Вспомни азы богословия: ангелы, сиречь существа сверхъестественные, от Гавриила до самого Люцифера, тоже некогда являвшегося ангелом, к творению неспособны. Затем ангелам и нужны мы, люди, чтобы нашим посредством, нашими руками, нашим рассудком, богоданным творческим началом проводить их волю в тварный мир. Волю злую или добрую. Может быть, она пыталась вернуться в мир после десятилетий или столетий забвения? Но принесла новой эпохе лишь то, о чём мы говорили только что: бессмысленные страдания. Хродгар благодаря ей потерял свою душу и обрёк род на бесконечные ненужные смерти. Грендель, который мог черпать силу только в колдовстве матери, оказался жертвой этой бессмысленности — зла ради зла, истекающего из безвременья.

— Слишком сложно, — помотал головой Северин. — И я-то с трудом понимаю, а как объяснить это варварам, которые заслушиваются нашими рассказами о походе в Даннмёрк?

— Да что с тобой сегодня, балбес?! — воскликнул Ремигий. — Ад — настоящий ад! — это не столько кипящие котлы и хохочущие демоны! Это вечный тупик, где нет времени и движения! Страдание без смысла, страдание без надежды. Тварь на болотах, по моему малому разумению, была в своём роде частицей ада: потерянная в веках, никому не нужная и мстящая подвернувшимся ей людям за собственную ненужность. Впрочем, не только людям, но и своему сыну, в котором, возможно, она хотела обрести новую жизнь и новую надежду. Ничего не вышло. Грендель был наполовину человеком и оттого получил возможность вырваться из этого замкнутого круга — хорошо, что Беовульф всё-таки отпустил его…

— Беовульф сказал, что мать Гренделя не принадлежала к их миру, к Вселенной варваров — это что-то другое. Откуда оно могло взяться?

— Во-первых, не к «их миру», а к нашему. Варвары принадлежат к роду человеческому, ты имел возможность не раз в этом убедиться. Во вторых, вернёмся к исходному вопросу: отчего Господь допустил эту непристойность? Надеюсь, о свободе воли и выбора разумных творений упоминать не нужно? Вот и отлично, хоть что-то помнишь из прочитанного… Тогда ответь, почему Господь допустил Люцифера? Человеческое грехопадение? Молчишь? Вот то-то. Поэтому пользуйся дарованной свободой так, чтобы не прийти однажды к бессмысленному и неоправданному страданию и не причинить его другим. Здесь ли, на земле, или… где-нибудь в ином месте, о котором наши друзья-варвары предпочли бы не упоминать, чтобы не накликать. Вот тебе вся теология, богословие, паристика и христианская философия в одной фразе. Думай.

…Зубастые морские змии, волки-оборотни или обитающие в горах ледяные тролли, несомненно, могут именоваться «чудовищами», но эти безмозглые существа не идут ни в какое сравнение с чудовищами истинными, теми, что обладают изощрённым разумом, а не только набором клыков и когтей. Мать Гренделя обладала странной изменчивостью, будто у неё не было устоявшегося облика — бесформенный великан исчез, заместившись обычной женщиной с золотистой, чуть светящейся кожей. Затем у неё из спины выросли тонкие полупрозрачные крылья с острыми крючьями на передней кромке, ноги обратились в два извивающихся змеиных хвоста. Не менялось только лицо — холодно-прекрасное, с раскосыми глазами, тонкой линией губ и высоким лбом.

Крылья увеличивались в размерах, теперь они больше напоминали два паруса, поднявшихся над камнями — они нависли над Беовульфом готовыми внезапно сомкнуться полусферами. В зрачках женщины-монстра сверкнули желтоватые искры.

Гаут нанёс удар Хрунтингом, целя остриём в шею, но чудовище неким чудесным образом переместилось, оказавшись пятью шагами дальше и снова поменяв облик: оно стало глянцево-чёрным, с просинью, морда вытянулась, в ней не осталось ничего человеческого, кроме глаз: лишь частокол зубов. Крылья свернулись, обратившись дополнительной парой длинных лап с гибкими пальцами и тускло поблёскивающими когтями.

Северин содрогнулся — ничего гаже и отвратительнее он в жизни не видывал. Чёрные волки, появившиеся ночью в Стэнэ рядом с этой образиной, показались бы милыми пушистыми щенками.

— Polymorfus, «владеющий многими обличьями», — выдохнул епископ. — Я читал про таких в Бестиарии Гая Юстина Флавия, но всегда думал, что это выдумки!

Чёрная уродина взмахнула длинным хвостом, пытаясь выбить меч из рук Беовульфа, но гаут тоже не дремал — человек оказался быстрее. Мгновенное, почти незаметное движение, лезвие идёт снизу вверх, треугольное оконечье хвоста падает на влажную землю. Чудище издаёт тонкий озадаченный звук — что произошло? Потом вопль ярости и боли.