«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

28 августа 2004 года делегация Святого Престола во главе с кардиналом Вальтером Каспером, председателем Папского совета по христианскому единству, передала эту икону предстоятелю Русской Православной церкви Патриарху Московскому и Всея Руси Алексию II. Церемония состоялась в Успенском соборе Кремля. Накануне в ватиканском Аудиториуме им. Павла VI, в зале коллективных аудиенций, Иоанн Павел II устроил торжественные проводы реликвии. Список Казанской иконы Божьей Матери, присланный из Рима, сначала находился в патриарших покоях в Москве, затем был передан в Казань.

Часть третья «Под миртами Италии прекрасной»

Итальянская Пушкиниана

«С Пушкиным на дружеской ноге»

Слаще пенья итальянской речи

Для меня родной язык,
Ибо в нем таинственно лепечет
Чужеземных арф родник…

Осип Мандельштам

Знакомство итальянцев с творчеством Пушкина началось еще при жизни русского поэта. Точнее, в третьем десятилетии ХIХ века, когда Пушкин еще даже не завершил «Евгения Онегина». Его имя впервые появляется в статье известного флорентийского писателя и критика Николо Томмазео, друга Мадзони и, между прочим, автора первой рецензии на его роман «Обрученные». Он писал в журнале «Антология» в 1828 году: «Если примеру Александра Пушкина, национального поэта и любимца молодого императора, смелее последуют и вместо того, чтобы перенимать чужеземные навыки и вкусы, сильные духом будут стремиться к очищению, к совершенствованию обычаев и знаний, свойственных их правлению, их климату, их привычкам, их потребностям, тогда сияние, день ото дня распространяющееся над этим мерзлым краем, не будет напрасным блеском, а лучом живым и плодотворным». Этому тексту предшествовала подборка переводов из Крылова и очерк русской культуры, принадлежащий перу Джузеппе Монтани и датированный августом 1826 года[977].

Вскоре на творчество Пушкина обратил внимание один из самых знаменитых деятелей итальянского Рисорджименто, вождь его республиканско-демократического крыла Джузеппе Мадзини, основатель патриотического движения «Молодая Италия». Будущий глава правительства Римской республики написал в 1829 году в том же журнале статью о европейской культуре, где заметил, что новая европейская тенденция ощутима «и в России, стране, вышедшей из варварства», и приводил в пример стихи Пушкина и Козлова[978].

Вскоре в Италии появились первые статьи и рецензии, сопровождаемые и первыми переложениями Пушкина на итальянский. Вальтанколи Монтазио опубликовал серьезный разбор творчества Пушкина, росло число переводов: от Роккеджани и Боччеллы, первооткрывателей пушкинской лирики, до Делатре и Чампи. Антонио Роккиджани выпустил в Неаполе в 1834 году «Кавказский пленник». Эта же поэма в анонимном переводе (его автор указан как toscano, тосканец) появилась на итальянском языке в Одессе в 1837 году. Два года спустя Микеле Санторио публикует в Милане прозаические переводы «Русалки» и «Песни о вещем Олеге», а затем там же, в журнале «Fama» («Слава») напечатан перевод «Пиковой дамы»[979].

Благодаря обстоятельным изысканиям Н.П. Прожогина, итальянских ученых Клаудии Ласорсы и Стефано Гарзонио и других исследователей, мы имеем возможность довольно полно представить себе начальный этап знакомства Италии с пушкинской Музой[980].

В 1835 году маркиз Чезаре Боччелла, тосканский литератор, издал в Пизе отдельной книжкой перевод поэмы И.И. Козлова «Чернец». Затем он выпускает (уже после смерти Пушкина) сборник под названием «Четыре главные поэмы Александра Пушкина, переведенные Чезаре Боччеллой» (1841). В него вошли «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник», «Цыганы» и «Братья разбойники». Пушкинские тексты переложены белыми стихами. Обращает на себя внимание парадоксальное отсутствие в сборнике «Евгения Онегина». Его объяснил в предисловии сам переводчик, назвав пушкинский роман в стихах хотя и «неподражаемым и точным», но все же лишь «живописанием нравов провинции, весьма далеких от утонченности нравов больших городов, в глазах обитателей которых первые, часто несправедливо, выглядят столь смешными». По мнению Боччеллы, роман Пушкина, «как и романы Булгарина, вещь сугубо местная, которая никогда не могла бы представить всеобщего интереса для публики, не знакомой с Россией[981]. Думаю, «неистовый Виссарион» с таким отзывом не согласился бы: он-то считал пушкинский шедевр «энциклопедией русской жизни»!