«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Пушкин был прирожденным путешественником – неутомимым и наблюдательным. Ему так и не удалось «вырваться» из России, но и в пределах империи он перемещался немало (не всегда, правда, по своей воле!) Географ П.П. Померанцев составил «Карту путешествий Пушкина»[138]. Оказалось, что Пушкин «наездил» по России 34 750 км! «Цифра даже для профессионала-путешественника значительная, почти окружность земного шара, – замечает Померанцев и добавляет: величайший путешественник всех времен и народов Пржевальский за свои центрально-азиатские странствования совершил около 30 000 км».

Пушкинские наблюдения, знания, почерпнутые из книг о Востоке и из бесед с востоковедами, нашли свое отражение во многих его поэтических и прозаических творениях. Недаром В.Ф. Одоевский говорил о Пушкине: «Он умеет освещать обширную массу познаний своим поэтическим ясновидением».

«Вперед, вперед, моя исторья!»

Воскресить век минувший во всей его истине

А.С. Пушкин (XI, 181)

В третьей главе «Евгения Онегина» Пушкин заинтриговал своих читателей туманным обещанием написать когда-нибудь «роман на старый лад», пересказать «преданья русского семейства» (VI, 57). Строки эти традиционно связываются с замыслом исторического романа о царском арапе[139].

Вспомним, что, по словам Вульфа, «главная завязка» нового пушкинского романа должна была состоять в семейной коллизии – «неверность жены сего арапа». («Вот историческая основа этого сочинения».) Еще в 1824 году (в конце октября) Пушкин попытался отразить историю женитьбы своего прадеда в стихотворном наброске «Черный ворон выбирал белую лебедушку»:

Как жениться задумал царский арап,
Меж боярынь арап похаживает,
На боярышень арап поглядывает.
Что выбрал арап себе сударушку,
Черный ворон белую лебедушку.
А как он, арап, чернешенек,
А она-то, душа, белешенька. (II, 338)

Исследователи обратили внимание на возможную связь этого отрывка, написанного в форме народной песни, со сказовой манерой няниных повествований об «арапе»[140]. Действительно, пушкинский набросок во многом сохраняет и передает стилистику русских свадебных песен. Сравним его, например, с сибирской свадебной песней конца XIX века, обращенной к невесте:

Выбирай-ко себе, дитятко,
Из князей ты себе княжича,
Из бояр себе боярина;
Выбирай сужено, ряжено,
Удалого добра молодца[141]

…

Н.Я. Эйдельман отметил, что история «черного ворона» и белой лебедушки» взята Пушкиным из так называемой «немецкой биографии» А.П.Ганнибала[142]. Думается, однако, что стихотворный набросок 1824 года уже содержит некоторое романтическое переосмысление биографии прадеда. В самом деле, в нем заложен «сюжетный ход» будущего романа: не просто женитьба арапа, а непременно на боярской дочери, на представительнице высшей русской аристократии[143].

Одновременно (в октябре 1824 года) Пушкин написал обширное авторское примечание к 1-й строфе I главы «Евгения Онегина» об Абраме Петровиче Ганнибале, в последующих изданиях автором опущенное. Оно начиналось словами: «Автор со стороны матери происхождения африканского» и заканчивалось следующим обещанием: «В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок[144], странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям. Мы со временем надеемся издать полную его биографию» (VI, 655).

В этом же примечании уже содержится «отправной пункт и в сущности канва» (по определению Д.П.Якубовича) будущего романа о царском арапе: «18-ти лет от роду Аннибал послан был царем во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился неотлучно при особе императора» (VI, 654). Таким образом, намерение обратиться к жизнеописанию прадеда у Пушкина созрело. Стихотворный набросок «про черного ворона» свидетельствовал о том, что Пушкин искал форму, жанр произведения о царском арапе. Слишком многое напоминало о прадеде в старом Ганнибаловом парке Михайловского. Не случайно 20 сентября 1824 года возникает стихотворное послание к Языкову:

В деревне, где Петра питомец,
Царей, цариц любимый раб
И их забытый однодомец,
Скрывался прадед мой Арап,
Где, позабыв Елисаветы
И двор, и пышные обеты,
Он думал в охлажденны леты
Под сенью липовых аллей
О дальней Африке своей, —
Я жду тебя… (II, 322–323)