«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

«В тексте романа нет прямых реминисценций из “Отелло”, дело обстоит сложнее. Пушкин заимствует рисунок роли, атмосферу, окружающую героя. Он как бы переносит частицу “внутреннего света”

шекспировского героя на Ибрагима. Его герой также натура глубокая, деятельная, цельная, с большим чувством ответственности. Он умеет быть благодарным, в нем много обаяния и человечности. Он, так же как и Отелло, неотразимо привлекает окружающих. Не только русский царь и любящая его графиня сердечно привязаны к нему, но и правитель Франции, регент Орлеанский, и дочери царя, и даже в доме боярина Ржевского “он всех успел заворожить”»[230] (VIII, 32).

Это очень интересное наблюдение, но все-таки немного упрощенное. Пушкин учитывал неоднозначное отношение окружающих к арапу, и мы еще на этом моменте остановимся. В принципе, наверное, многие герои романа о царском арапе могли бы присоединиться к признанию шекспировского дожа Венеции, обратившегося к Брабанцио:

Ваш темный зять
В себе сосредоточил столько света,
Что чище белых, должен вам сказать[231]

.

И если боярин Ржевский с уважением рассказывает историю Ибрагима («Он роду не простого»… «Он сын арапского салтана»), то и сам царский арап мог бы повторить полные достоинства и гордости за предков слова Отелло:

Я – царской крови и могу пред ним
Стоять как равный, не снимая шапки.
Семьей горжусь я так же как судьбой[232]

.

Что же до ревности, то она, конечно, «бурлит в африканской крови» Ибрагима, но все же и он, как Отелло, вспомним – «не ревнив – напротив: доверчив». И когда приходит горькая весть об измене возлюбленной, «какие чувства наполнили душу Ибрагима? ревность? бешенство? отчаяние? нет, но глубокое, стесненное уныние» (VIII, 15). Ибрагим тоже доверчив. Как Отелло. Как доверчив был Пушкин.

Образ арапа занимает совершенно особое место в пушкинском романе не только благодаря родственным связям его прототипа с автором. Арап – это человек «со стороны», идеальная «точка наблюдения» за событиями, развертывающимися в столицах Франции и России в первой четверти XVIII века. Он выбран в герои по принципу «нет пророка в своем отечестве», он свободен от связей, он способен совершать поступки[233].

Арап – изгой, фигура трагическая и уже поэтому полнокровная, живая. И хотя он один из многих иностранцев на службе у Петра, все же судьба у него особенная – дважды похищен, крещен, лицом черен. Все это Пушкин понял чутьем художника, хотя и не мог знать отчаянных строк из написанного по пути в Сибирь собственноручного письма А.П. Ганнибала всесильному А.Д. Меншикову: «Не погуби меня до конца имене своего ради и кого давить такому превысокому лицу такого гада и самая последняя креатура на земли, которого червя и трава может сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, иностранец, наг, бос, алчен, жаден; помилуй, заступник и отец и защититель сиротам и вдовицам…»[234].

Пушкин в «Пиковой даме» привел любимые им дантовские строки о горечи чужого хлеба и тяжести ступеней чужого крыльца. Внимательные читатели не без основания предположили, что эти слова в равной степени относятся и к Лизе, сироте-воспитаннице в чужом доме, и к Германну, немцу-чужестранцу в русской столице[235].

Добавим, что эти же слова можно применить и к Ибрагиму, чей хлеб труден и горек на чужбине.

Чернота – проклятие. Это представление восходит к библейской легенде о Хаме, который был проклят, сделан черным, обречен на рабство, как и сын его Ханаан и его потомки «по племенам их, по языкам их, в землях их, в народах их»[236].

Известный современный африканский историк Шейх А.Диоп (Сенегал), доказывая величие культуры народов негроидной расы в доколониальный период, генетически связывает ее, опираясь на эту библейскую легенду, с древней египетской цивилизацией[237]. «Чернота ассоциируется с дьяволом», – подмечает Диоп.

В Словаре Вл. Даля слово «черный» имеет, среди прочих, значения: «нечистый, дьявол, чорт» (и далее «черные книги» – содержащие черную науку, чернокнижие, волхованье, при помощи нечистого, черного духа и пр.)[238]. Суеверные люди и в наши дни вместо «черт» говорят «черный».

Пушкин замечательно чувствовал это сближение. Не случайно у него как бы перекликается «арапов черный рой» из «Руслана и Людмилы» и «демонов черный рой» в отрывке «И дале мы пошли». Или другой пример – из «Пира во время чумы». Авторская ремарка: «Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею». Под стук ее колес теряет сознание Луиза и, приходя в чувство, вспоминает: «Ужасный демон // Приснился мне: – весь черный, белоглазый… // Он звал меня в свою тележку» (VII, 178)[239].

Тень черного человека возникает и в другой «маленькой трагедии». Моцарт признается Сальери: