Берег мертвых незабудок

– Она не сказала… – Вальин вряд ли адресовал слова Элеорду, но тот невольно потянулся за очередной ягодой: горечь чужой интонации захотелось подсластить. И не меньше захотелось дать ему хоть какое-то, хоть пустое объяснение:

– Думаю, мы оба знаем, что по некоторым причинам ей тяжело в последнее время бывать в вашем замке. Тут все-таки грядут перемены.

Вальин кивнул, но промолчал, в сторону Ширханы и ее круглого живота не взглянул. А Элеорд сразу немного пожалел, что заговорил с ним об этом как со взрослым. Зря. Хотя грустил юный граф действительно как маленький взрослый, да и прилив к нему подкрадывался непростой – тринадцатый. Та самая грань, где перестаешь быть мальчишкой, но до юноши еще далеко. Идо в этом возрасте был просто невыносим. Элеорд неловко переступил с ноги на ногу и все же прикусил язык. Нет, не нужно говорить ничего вроде «У тебя вся жизнь впереди, встретишь кого-то получше».

– Смотри, как красиво, – тихо повторил он, поаккуратнее подцепил гроздь и повернул. Искры заиграли в изморози. И Вальин наконец отвлекся, всмотрелся.

– Живые они или мертвые? – спросил он совсем тихо, задумчиво, с неясной надеждой. Почему-то Элеорд улыбнулся.

– Каждый решает сам. И многое зависит от того, что с ними сделают. Твой отец, по-моему, всюду видит жизнь, даже в смерти.

Вальин кивнул. Он, кажется, хотел ответить что-то – может, о любви к отцу, – но смутился, не стал. Заговорил он в итоге об ином, странно бесцветно:

– Мне иногда снятся кошмары в последнее время. В которых я тоже не могу понять, жив я или мертв, но я лежу на спине в море, среди мертвых медуз, и они трогают меня за руки щупальцами…

Элеорд отпустил виноград слишком резко, ледяная крошка посыпалась на землю. Улыбнуться не получилось, стало сильно не по себе, даже захотелось, чтобы Идо подошел и как-нибудь перевел разговор. Но тот все топтался в стороне, хотя братья по кисти уже от него откололись. Почему-то он всегда стеснялся графской семьи, маленького Вальина – особенно. Неужели, будучи младше, каялся ему в каких-нибудь страшных грехах, которых до сих пор стыдится?

– О… может… – Элеорд попытался хотя бы сделать лицо бесстрастным, – может, тебе сходить с этим к темному жрецу Эльтудинну? Он увидел всего приливов на восемь больше, чем ты, но уже весьма мудр и сведущ в дурных снах…

Вальин все глядел и глядел на ягоды. Глядел так, будто только они и могли дать ему ответ. Наконец покачал головой.

– Я… думаю, я как-нибудь сам. Я предпочитаю, чтобы никто не знал. Знает только Бьердэ, наш лекарь, так вот он недавно как раз попросил этого жреца принести жер…

Вальин не успел договорить, а Элеорд – прогнать озноб от образа: мертвый мальчик среди медуз. Тонкий женский крик прозвенел в морозном воздухе за спиной, прозвенел так страшно, что с винограда опять посыпались снежные искры.

– Ширхана?.. – Это уже был голос графа Остериго. Испуганный хрип.

Вальин оцепенел и начал разворачиваться. Но в следующий миг Элеорд, успевший обернуться раньше, поймал его и легонько прижал к себе. Там, за спиной, не было чудовищ. Но все же зрелище не для детских глаз. А главное…

– Нет, – сорвалось с губ быстрее, чем он бы это осознал. – Нет, не надо.

…главное, ему хотелось оградить бедную Ширхану хоть от одного взгляда.

Люди, бродившие по виноградникам, уже повернули головы почти все, испуганно зашептались, поспешили на шум. А графиня, поддерживаемая мужем и еще каким-то мужчиной, корчась и кривясь, медленно оседала на промерзшую землю. С посеревших губ ее слетали новые и новые, уже сдавленные крики, больше похожие на стоны. Она все поняла. Ее пальцы, беспомощно шарившие по животу и зачем-то пытавшиеся его прикрыть, свело судорогой, а по лицу текли слезы.

Прекрасное голубое платье от промежности и ниже медленно расцветало багровыми пятнами. В промозглом тумане они чудовищно походили на цветы.

Часть 3 Черный купол [Пятый прилив Великого Разлада]

Увидевший меня, плачь.

Надпись на «голодном камне» в городе Дечин

– Моя бедная Крапива… Знаю, твоя утрата невосполнима. И скорблю с тобой.

Вальин не ответил на сочувственные слова И́нтана Илли́гиса, верховного короля Цивилизации Общего Берега, а только глубоко, скорбно склонился. Поцеловал сухие пальцы и гербовый перстень, поцеловал край плаща и ладонь, на которой сияла голубая Незабудка. Выпрямившись, он острее почувствовал серебряную тяжесть графской тиары и безнадежное колотье в виске. С моря к берегу рвались промозглые ветры.

Замок наполовину лежал в руинах, лежала и треть Ганнаса, и многое на его окраинах. Многое, но не Первый темный храм, фиолетовой свечой сиявший на краю мыса. Когда Вальин глядел на эту свечу, озноб и дурнота усиливались. Сам Вудэн сжимал ему череп ледяным щупальцем, и именно это щупальце притворялось обретенным венцом нежеланной власти. «Я забрал твоего отца. Твоего брата. Даже твоего бога. И тебя заберу. Вы сами в этом виноваты».