Берег мертвых незабудок

Нога запнулась о корягу, а может, о камень, – но казалось, ее схватило цепкое щупальце. «Живи!» – отдалось в висках. Сафира упала, ударилась ладонями и скулой о край просоленного откоса и, кажется, потеряла сознание – по крайней мере, долго не могла ни пошевелиться, ни даже закрыть глаза. «Живи». Она лежала под усиливающимся ливнем, в солоноватой грязи, а за облаками начинала подниматься Лува, неся в мир новый рассвет.

«Живи, живи, живи».

Богиня, юная, безмятежная и не ведающая ни любви, ни скорби, вдруг засмеялась – зазвенела, вторя шипящему брату: «Живи. Плати. И мучайся». И Сафира засмеялась тоже, глядя остановившимися глазами в ускользающую темно-бирюзовую смерть.

* * *

Эльтудинн не остановил промчавшуюся через храмовый притвор простоволосую женщину – Сафиру Эрбиго. Ее глаза были безумными и пустыми; она казалась едва знакомой в липком мраке, а когда с легкостью распахнула высокие тяжелые двери и вылетела прочь, Эльтудинн усомнился, с ней ли столкнулся. Впрочем, взметнувшиеся рыжие кудри, тонкий звон монет на поясе и запах апельсинового масла – все было ее. Эльтудинн посмотрел на медленно, скрипуче закрывающиеся створки и отвернулся. Он не обязан был ее утешать. Не сейчас, не после смерти того, кого даже в своей уязвленной гордыне уважал, а теперь вынужден отпевать. Не говоря уже о том, что утром, после рассветной молитвы, он уедет и больше никогда не увидит ни Сафиру Эрбиго, ни фиолетовую храмовую свечу.

Король Кошмаров, Судьба и Воинственные Близнецы приняли решение. Ганнас пора было покинуть.

В Кипящей Долине ведь лилась кровь, как и во многих графствах. Еще пять приливов назад многие там тоже захотели святынь для темных богов и начали возводить их – поначалу совсем скромные, но все же. Правители не знали, осуждать это или одобрять, ведь верховный король не давал ответа. Светлые гневно кричали «нет», а порой обращали крики в смерть. Бароны подстрекали толпы к бунтам, чтобы возглавить их, а потом отнять власть у графов или друг у друга: что оправдывает войну лучше, чем некие попранные традиции? Эльтудинн знал из писем друзей: дядю тоже настигли, настигли за обычное приспособленчество и двойную игру. Шинар Храбрый сначала благословил храм Близнецам, потом, напуганный засухой и тем, как расплодились в окрестностях крокодилы, велел разрушить. Три из четырех начальников стражи – все почитатели Огненного Дзэда и Златокудрой Равви – тут же отвернулись. Дядя оказался заперт в собственной столице со всем двором, а вокруг крепли волнения – еще не такие, чтобы опять влез король, но достаточно… многообещающие. Эльтудинн спешил в Долину не на помощь. Он спешил застать дядю мертвым, а хоть кого-то из его прежних союзников – живым, чтобы узнать наконец, где уснули последним сном братья. Он мог – и должен был – ехать, не теряя времени. Но задержался. Не смог оставить Крапиву без прощания.

Эльтудинн не видел, как толпа штурмовала замок, как графиню задушили, а графа и наследника закололи, – но это стояло перед глазами явственнее, чем озлобленные лица пришедших к храму, чем пляшущее лезвие собственной сабли. Храм он защищал самолично до появления королевской конницы с орудиями более убедительными, чем клинки. У гвардии были и пистолеты, способные выпустить несколько пуль подряд, и стреляющие зеленым пламенем базуки: их изобрели в графстве Холмов не так давно, и ими располагали лишь силы Незабудки. Долго ли еще будут располагать? Эльтудинн мрачно усмехнулся. Для него же лучше, чтобы так осталось. И… пожалуй, чтобы король вообще не совался в то, что случится, когда законный наследник престола вернется в Жу.

Машинально касаясь пальцами нарисованной крапивы, Эльтудинн миновал притвор и у двери в белую капеллу – туда, откуда явилась тень Сафиры Эрбиго, – поднял глаза. Прочел привычную надпись: Der prede Luvus, «Приют среди света». И, открыв створку, шагнул вперед. Три каменных стола под сенью простертых рук Короля Кошмаров темнели мертвыми силуэтами, облаченными в монаршие одежды. Еще один силуэт, преклонивший колени подле графа, был живым. И Эльтудинн легко его узнал.