Берег. Свернуть горы

К рассвету путники добрались до места первой стоянки. Дождь все-таки настиг их, и дорогу за ночь размыло. Оставалось уповать на проходимость внедорожника и опыт тех, кому предстояло ехать за рулем. Утром ливень отступил, и яркое солнце взошло над джунглями, согревая путешественников первыми лучами. Все, кроме Аннет, вышли из машины, чтобы размяться, умыться и подкрепить силы. Новоявленная мать пришла в себя и впервые сама осознанно покормила малыша.

— Вы как хотите, я спать! Роберт дальше ты шоферишь, — Багг, всю ночь ехавший за рулем, улегся в спальный мешок около машины и мгновенно уснул.

Маттиас умчался на прогулку. Роберт взял ружье и пробежался вокруг поляны:

— Вроде все тихо, — кивнул он отцу, и, захватив бутыль с водой, поманил Юлю за ближайшее дерево. При помощи маленького обмылка она принялась смывать с лица и груди боевой раскрас.

— Как не хватает сейчас того водопада, — посетовала она, оттирая алую помаду с сосков.

— Дня через три будем дома, и я тебя отмою, — ямочки появились на щеках Роберта. Он вспомнил их ночные объятья и в джинсах стало тесно. — Давай завязывай, а то меня уже распирает от искушения завлечь тебя подальше в лес.

Послышались шаги и из-за дерева показался Эдвард.

— Золотой был тебе к лицу, — он скользнул взглядом по Юлиной груди и сглотнул. — Но я рад снова видеть твои румяные щечки.

— Щечки выше, — Роберт сдернул полотенце с ветки и укутал в него Юлю.

Эдвард смущенно кашлянул в кулак.

— Я это… хотел попросить тебя, дорогая, помочь с малышом. Его нужно умыть и перепеленать. У меня есть немного талька, посыпешь ему складочки. А мы с Джеромом займемся его мамой.

Пока Роберт варил кашу с тушенкой и кипятил воду для чая, Юля, как умела, умывала и пеленала ребенка. Фаррелл-младший с нежностью наблюдал, как она неловко, но очень старательно пудрила детскую попку, улыбалась и что-то рассказывала малышу. Врачи тем временем удалили у Аннет катетер, обработали швы, сделали необходимые уколы. Управившись с приготовлением еды, Роберт вновь взял ружье и обследовал территорию вокруг лагеря. Вернувшись, он застал Юлю, убаюкивающую младенца тихой колыбельной песней. Он подошел и, присев около нее на землю, обнял за плечи.

— Тебе очень идет быть мамой, — прошептал ей на ухо, — До встречи с тобой я и не помышлял о детях. Но теперь меня бесповоротно влекут мечты об уютном доме и потрескивающих дровах в камине. Днем будем играть с нашими детьми на мягком пушистом ковре перед ним, а по ночам любить друг друга без устали. И никакого экстрима.

Юля движением плеча сбросила его руку и встала, чтобы передать уснувшего ребенка матери.

— Знаешь, — она присела рядом с ним на корточки и, подняв с земли ветку, нарисовала дом с трубой и струйком дыма из нее, — в одной песне есть такие слова: «Воровка никогда не станет прачкой, а вор не станет спину гнуть». Ты не думаешь, что в один прекрасный день тебе захочется скинуть домашние тапочки и, забив на детей и меня, вновь отправиться спасать мир?

— Почему ты так решила? — оторопел Роберт.

Зеленые глаза возлюбленной приобрели стальной оттенок и она отчеканила, впечатывая каждое слово ему в лоб:

— Да потому, что ты вчера, не моргнув, поставил на кон свою жизнь, а стало быть, и мою. И, если бы ты не вернулся, я бы тоже умерла. И не было бы в нашей жизни детей, камина, пушистого ковра, да и нас самих тоже.

Роберт отвел взгляд. Юля перечеркнула дом, встала и, подхватив ружье, скрылась в зарослях. Эдвард подошел, чтобы налить себе чай, и с тревогой взглянул на Роберта:

— В воздухе запахло ссорой. Что на этот раз?

— Врезала, так врезала. Спасибо не при всем честном народе, — Роберт бросился вслед за Юлей. — Стой, не нужно тут ходить одной.

Она замерла.

— Любимая, я очень виноват перед тобой, — Роберт встал у нее за спиной. — Ты уже жалеешь, что связалась со мной?

— Я этого не сказала, — Юлины плечи подрагивали.

— Тогда что ты имела в виду?

— Я имела в виду, дорогой, — она повернулась к нему, — что при таком образе жизни мы вряд ли сможем завести детей.

Роберт отобрал у нее ружье повесил за спину и слегка встряхнул бунтарку.

— Я клянусь тебе, что никогда больше не поступлю так глупо и безответственно, errare humanum est[1]. Человеку свойственно ошибаться.

Она тут же парировала:

— Amicus Plato, sed magis amica veritas[2].

Роберт нахмурился и, подхватив возлюбленную на руки, пристрожил:

— Ты можешь говорить что угодно, но я за камин и ковер. И ты будешь рожать мне детей. Потому что я хочу их иметь от тебя.

— Львенок, да я-то только за… — начала она.

— Скажи, что любишь меня, — он провел по ее щеке кончиком носа, — и больше можешь ничего не говорить.

— Я очень люблю тебя.

— Пойдем к машине.

— Поставь меня, — Юля вывернулась из его рук. — Я хочу здесь немного погулять. Ты вообще мне обещал фотосессию. Я размечталась, думала ужастик тут инсценируем, что-нибудь дикое и симпатичное.

— Ужастик ты уже с блеском инсценировала вчера, — Роберт скользнул взглядом по дереву за Юлиной спиной. — А теперь молча иди за мной. Только не дергайся.

— Что случилось? — Юля послушно пошла след в след за бесшумно отступающим Робертом.