Берег тысячи зеркал (СИ)

В который раз, совершенно не удивляет реакция людей на подобные слова. Шок читается не на лице, он скрывается в треморе рук, и сбивчивом дыхании из-за страха. Такое всегда приносит нужный эффект. Он теперь боится за свою шкуру еще больше. А значит, трижды подумает, стоит ли открывать рот. Страх — основа влияния на человека, кем бы он ни был. Инстинкт, который невозможно контролировать. Он, как лавина, несет за собой смерть, хотя существует, как инструмент самосохранения. Этому я тоже обучен. Контролю над страхом. Тот, кто его не способен удержать в небе, не способен летать. Ему никогда не сесть за штурвал. Ведь в небесах существует единственный убийца. Его знает каждый летчик в лицо, — это собственный страх. Я годами смотрел в зеркало ради одного — запомнить, как выглядит мой страх, и попытаться стереть его черты навсегда. Возможно, такое качество и привело к тому, что стал абсолютно безэмоционален и холоден снаружи.

Вот только, не для того человека, который видел мой страх, так же, как я. Такой человек растит мою дочь, и такого человека, стыд не позволяет назвать своей матерью.

Ситуация в Париже, и состояние борта не проходят стороной внимание командования. Получив строгий выговор с занесением в личное дело, я не чувствую горечи из-за того, что потерял возможность продвижения по службе. Я мог бы стремиться стать и генералом, но все, чего хочу — благополучия для своей Ханны. Пока что это остается в моих силах. Однако, сил все меньше.

Войдя ранним утром, буквально на рассвете, во двор, я ожидаю встретить тишину. Однако, как только за спиной хлопает калитка, из дома, в одной пижаме, выбегает Ханна. Малышка заплакана, она что-то быстро шепчет. Поймав ее в объятия, пытаюсь успокоить резкие всхлипы Ханны.

— Аппа-а-а…

— Ханна? Что-то с хальмони *(бабушкой)? — вытирая слезы с крохотного лица, заглядываю в глаза дочери. — Что не так? Я ведь не опоздал. Приехал, как и обещал. Что случилось?

— Вчера вечером Ин Чхон показали в прямом эфире, Сан, — расслышав голос Имо, нахожу ее стоящей у дверей в дом. — Прости, это я виновата. Не доглядела, а она, переключила на новостной канал.

Опускаю взгляд, ощущая, как Ханна успокаивается. Она тихо всхлипывает, мертвой хваткой держась за мундир. Настолько сильно сжимает маленькие пальчики, цепляясь за ткань, что те, дрожат.

— Ханна, — шепчу в ее волосы. — Что ты видела в новостях? Расскажи мне.

— Как… Как какой-то аджосси и много-много плохих людей окружили тебя. Он кричал, и пытался тебя ударить. А потом… Потом, сказали, что самолет едва не разбился. Я очень испугалась. Я боялась, что тебя побили те плохие люди и аджосси. Или обвинили в чем-то. Много злых людей кричали, что не смогли сесть на самолет, а вы едва не разбирались. Стало так страшно, аппа.

Закрыв глаза, ощущаю горечь. Я не хотел вот так вернуться домой в увольнение. Хотел провести время с дочерью, подарить ей улыбку, начать оживать рядом со своим ребенком. А вышло, что опустевший, не знаю, как ее успокоить. Ханна не спала всю ночь, и засыпает только спустя час, держа меня за руку. Имо все это время носится по дому, готовит завтрак и разговаривает по телефону со своими подругами с рынка. Она делает вид, что не испугалась, скрывает свое состояние намеренно. Видимо, не хочет отягощать еще хуже.

Покинув комнату дочери, тихо прикрываю дверь, и вхожу в крохотную гостиную, которая справа отделена от кухни перегородкой. В округлых нишах стоят горшки с гибискусом, а за окном видны острые и стойкие деревья кипариса. Привычное ощущение уюта не радует, не приносит чувство тепла, и счастья. Машинально иду в свою спальню, переодеваюсь, а встав под струи воды, крепко и с силой зажмуриваюсь.

Я устал… Я ослеп… Я замерзаю, и не знаю, как это остановить. Хуже всего, что состояние не меняется и дальше. Проснувшись Ханна, наконец, приходит в себя, и бегает по гостиной, показывая и рассказывая о том, что я пропустил в ее жизни. Пропустил, потому что бросил ее опять… Пока дочь, улыбаясь, щебечет, как маленькая птичка, пытаюсь опомниться. Тщетно думать, что это возможно, после того, что произошло. Я чувствую, что изменился внутренне. Особенно ярко это показывает пропавший интерес ко всему.

Проходит день, который я бы назвал, — потерянным временем. Ханна так и засыпает на диване рядом, уложив голову на мои колени. Она тихо спит, а я смотрю на экран плазмы. Он транслирует веселые лица телеведущих. Люди беззаботно улыбаются, но это не вызывает особых эмоций. Взгляд цепляется за музыкальную шкатулку на столике. Ту самую, которую для Ханны выбрала Вера. На лице появляется первая живая мимика за весь день. Я осматриваю изящную фигурку балерины из фарфора, а вижу женщину. Она стоит в парке, промокшая до нитки, чужая и далекая, как сами небеса. Это потом, мы упадем с ней на землю, и она станет моей всего на одну ночь. Потом, а сейчас она чужая, не моя, ничья… Так и останется, успев изменить во мне слишком многое.