Берег Живых. Выбор богов. Книга первая

– Ты слышишь зов. Нить крепнет, – повторил он слова Сэбни и Джети.

– Очевидно, в жизни, в отличие от сказки, «золотая нить, прожигающая сердце», не поёт, как струна храмовой арфы. Мой господин взывает ко мне, но я не в силах найти к нему дорогу…

– Однако ты по-прежнему служишь ему.

– Да-а-а… как говорил мудрейший Джети, моя жизнь и без того изливается к нему. На том мне и сто́ит успокоиться, ведь выпускать меня отсюда на поиски никто не собирается, – Павах резко поднялся, не в силах больше смотреть на свитки. – Я устал. Отпусти меня на сегодня, мудрый.

Писец вздохнул, качая головой.

– Так ведь бежать всё равно некуда – пустыня кругом, да и ты сам себе вечный спутник, – он посмотрел на Паваха как на Паваха, на живого рэмеи, а не как на свой будущий свиток, что случалось редко. – Полноте, садись… просто побеседуем, а?

– Ты не умеешь просто беседовать, мудрый, – усмехнулся Павах, но, помедлив, всё-таки сел.

– Ты думаешь, я дальше шелестящих голосов своих друзей не слышу… и в чём-то ты прав. Но тебя я слышу, мой будущий друг, – то, что ты говоришь, и то, что не говоришь.

– Много вокруг меня тех, кто может прочесть меня, точно свиток, – развёл руками воин. – Так прочтите уже.

– Не так уж это и сложно, – усмехнулся старик. – Пытаешься оправдать для себя, что сделал, а до конца не выходит. Но и отступить от сделанного не желаешь, хоть и желаешь искупить последствия. Тяжело тебе, Павах из рода Мерха. На такое разум не рассчитан – треснет, как прогнивший саркофаг, да в труху рассыплется. И какой с тебя тогда прок?

– А теперь какой? – мрачно уточнил Павах. – Кроме того, чтоб пополнить твой архив.

– С трухой промеж рогов ты хранилищу Обители не поможешь, – хихикнул писец. – И так туговато порой соображаешь… Много дней за тобой наблюдаю, сам вижу, что ты готов быть Храбрым Инени. Надо только нить струной сделать, а в том я подсобить могу.

– Ты… поможешь мне? – недоверчиво переспросил Павах. – Я ведь уже просил, умолял мудрейшего Джети…

Старик подался вперёд, сжал его плечо цепкими, как когти птицы, сухими пальцами.

– Не выпущу тебя отсюда, покуда всего не увидишь. Поймёшь тогда, что за буря идёт, и кто из неё может выйти – из-за тебя… или благодаря тебе. А после слово за тебя замолвлю. Направишь ладью в сердце бури по зову своего Владыки. Может статься, это нынче будет важнее знания, которое ты утаиваешь. Может статься, это нынче всего важнее…

– Благодарю тебя, – выдохнул Павах, боясь, что хранитель свитков передумает.

– Иди уж. Завтра… завтра я расскажу тебе про первых Владык.

– А культ…

– Ш-ш-ш! – писец замахал на него руками, совсем как в их первую встречу. – Иди. Думай.

* * *

Следующую ночь они провели в шатрах на границе, где к плодородным землям храма подступала пустыня. Никто не разговаривал, даже не перешёптывался – молча ели у костра и вглядывались, вслушивались в ночь.

Хархаф есть не мог – кусок не лез в горло. До боли в глазах он всматривался в темноту, в очертания некрополя за рекой, в огромный силуэт полуразрушенного храма, возвышавшегося над садами, и безмолвно повторял данное себе обещание – не забыть и возвращаться сюда в каждый из своих визитов в Кассар.

Днём он помог Кахэрке обойти храм. Они закрывали, запечатывали двери наосов, а отдельно стоящие статуи – кроме колоссов у врат – накрывали оставшимися отрезами льна. После Кахэрка отослала его вместе со всеми и вот теперь одна исполняла волю Владыки и Первого из бальзамировщиков.

Тоскливо подвывали шакалы со стороны некрополей, и им вторили голоса псов-стражей. Хархафу было больно дышать, и он не находил в себе сил обернуться к общине мятежников. Но каково было Кахэрке, он представить не мог… и не хотел, боялся. Тёмная вестница, длань Первого из бальзамировщиков, палач… Она сейчас вершила то, что, наверное, никому, кроме неё да самого Минкерру, не было по силам. А Хархаф мог только молиться Стражу Порога, чтобы простил их, и стараться не слышать вой, не слышать тихий плач за спиной, которому вторило его сердце.

Лишь на следующую ночь вернулась Кахэрка, и взгляд её казался безжизненным, а голос звучал глухо, когда она велела готовить ладью. За дело все взялись с радостью – слишком устали ждать в неведении и бояться.

Хархаф не спрашивал – это было лишним – лишь поклонился и тихо доложил, что всё спокойно.

С рассветом ладья унесла солдат, остатки общины, двух столичных жрецов и саркофаг с мумией Сенахта Верного. Восходящее солнце вызолотило реку и холмы некрополя, прогнало жуткие тени. На тёмный помертвевший каменный колосс полуразрушенного храма никто старался не оглядываться – даже Кахэрка смотрела только вперёд.

Глава 11