Берега. Роман о семействе Дюморье

В церкви собралось семнадцать человек; рыдания миссис Уайтвик отдавались эхом под потолочными балками. Наверное, им еще повезло, что Эллен не приехала составить ей компанию. Кики не видел никого, кроме Эммы, и когда он взял ее руку и задержал в своей, а она серьезно глянула на него из-под вуали, он понял, что двадцать девять прожитых им лет, по сути, ничто; они похоронены и забыты, все начинается только сейчас.

Больше не будет ни одиночества, ни бедности. Дурные дни остались в прошлом, он развеял их по ветру. Ему придется еще испытывать недоумение и растерянность; мелкие душевные неурядицы будут смущать его покой, а загадки сути и смысла бытия останутся узлом, который он не распутает вовеки; однако, в какое бы уныние он ни приходил, какие бы страхи его ни терзали, она всегда будет рядом, на его стороне, будет держать его руку так же, как держит сейчас.

Между ними возникла связь, которая не ослабнет до самой смерти; они никогда не расстанутся, ни единой ночи не проведут в разлуке.

То, что он до сих пор успел создать как художник, тривиально и ничего не стоит. Он знал, что успех придет с женитьбой. Живописцем ему не стать – это он понимал прекрасно; он никогда не создаст шедевров, которыми станут восхищаться потомки. Он просто будет изображать незамысловатую повседневную жизнь. Он отразит дух Викторианской эпохи, в которую ему довелось жить.

Его рисунки, которым предстоит украшать страницы «Панча» до самой его смерти, будут еще долго вызывать смех и восхищение. Как он будет высмеивать общество – добродушно, изобретательно и, конечно, лукаво, точь-в-точь как и его бабка, подперев щеку языком! Хозяйка дома с претензией на великосветскость, сноб с его несносной напыщенностью, поэт с его артистической экстравагантностью. Его персонажи, мужчины и женщины, всегда так хрупки, так человечны и, по причине своих откровенных недостатков, особенно нам милы. Детишки у него попадают впросак или городят вздор – так ведь с детишками оно только так всегда и было. Тридцать с лишним лет Кики услаждал этот тесный мирок своим талантом. Зерно гениальности, которое так и не проросло в его отце Луи-Матюрене, в нем проклюнулось, возмужало и нашло щедрое выражение.

Эмма стала ему идеальной спутницей, необходимым дополнением его личности. Зачатки безалаберности, озлобленности и безволия исчезли в нем в день свадьбы и больше не проявились. У него не было в мире ни единого врага, а такое можно сказать только о людях с прекрасным характером.

Когда к нему пришел полный и безусловный успех, он ничуть не изменился и принял его со скромностью. Был даже слегка озадачен.

– И чего они подняли вокруг меня этакий шум? – говорил он, качая головой, хмуря брови, напевая себе под нос.

Истерические восторги, которые вызвал его роман «Трильби», его даже смутили. Право, все это отдавало пошлостью. И даже дурновкусием. Кроме того, по его глубокому убеждению, книга таких похвал не заслуживала. Очень, конечно, любезно со стороны читателей присылать ему письма с каждой почтой, но оно, право же, того не стоит. Очень, конечно, лестно, что его со всех сторон зовут поужинать, но он бы лучше спокойно поел дома, с семьей и несколькими приятными собеседниками.

Приятной стороной успеха стало то, что он смог обеспечить не только своих детей, но и внуков, – никому из них не пришлось испытать той бедности, в которой рос он сам. Кроме того, он позаботился, чтобы и после его смерти всем им хватало средств, включая дальнюю родню, малолетних внучатых племянников и бедствующих представителей клана Бюссонов.

Примечательно, что его состояние, облегчившее потом жизнь столь многим, выросло из тех первых десяти фунтов, которые дала ему мать, – десяти фунтов из ежегодной ренты, которую своей решимостью и смекалкой обеспечила им когда-то Мэри-Энн. Один росчерк пера в 1809 году решил судьбы столь многих еще не родившихся ее потомков. Пошлая, довольно грязная сделка между принцем и куртизанкой стала ядром большого клубка, ниточки от которого потянулись по всему миру, а на них потом заплясало столько марионеток – кто весело, кто с натугой; но все – с хотя бы легчайшим пожатием плеч и тенью улыбки.

У всех Дюморье есть общие свойства, даже у самых далеких потомков, в третьем и четвертом поколении, которые уже не носят это имя.

Они вечно переходят от неуемного оптимизма к глубочайшему отчаянию. Они непомерно смешливы и склонны плакать без всякой причины. Накопительство – не самая сильная их черта. Они готовы все проматывать безоглядно, как это делал задолго до их появления на свет Луи-Матюрен. Порой они склонны к неуместной резкости суждений, и слова их мучительно дребезжат в воздухе, как дребезжал когда-то голос Эллен Кларк.

Попадаются среди них и неисправимые распутники, и улыбка Мэри-Энн до сих пор скользит по их курносым лицам как напоминание о былом.

В целом же на них приятно смотреть, их легко любить. Сердца у них вместительные, подобно их кошелькам, в которых, правда, денег негусто, а их чувство юмора – прихотливое, с уклоном в сатиру.