Берега. Роман о семействе Дюморье

Итак, малышка Эжени, герцогиня Палмелла, обрела последний приют в величественном черном лиссабонском мавзолее, в окружении усопших герцогов и давно забытых предков Палмелла, – двери собора были обтянуты в тот день траурной красной тканью, и торжественно гудел большой колокол, и бедная Луиза Уоллес, проливавшая слезы по подруге, которой больше никогда не увидит, сознавала, что этот отрезок ее жизни завершился, что больше она в Лиссабоне никому не нужна.

Новорожденный не надолго пережил свою мать, а относительно старших детей у герцога были свои планы. Услуги гувернантки и компаньонки более не требовались. Когда вскрыли завещание герцогини, выяснилось, что она оставила своей подруге щедрое наследство – при грамотном вложении оно должно было обеспечить Луизе достаточный доход, чтобы, живя скромной и экономной жизнью, она могла больше не работать. Тяжело ей было уезжать из Португалии, пятнадцать лет остававшейся ее домом, однако дети никогда не были ей так же дороги, как их мать, так что после кончины Эжени особых причин оставаться у нее не было. Климат Португалии всегда был ей в тягость, ревматизм теперь мучил ее постоянно. Через год ей исполнится пятьдесят. Она хотела вернуться во Францию, к брату и его детям, и, хотя она была слишком предусмотрительна и деликатна, чтобы поселиться в его доме или иным образом навязывать ему свое общество, она порешила быть рядом, чтобы в случае нужды прийти на помощь; кроме того, она должна была выполнить обещание, данное Эжени, – проследить за воспитанием ее маленького крестника Джиги.

Во Францию Луиза вернулась в конце лета, сразу же отправилась в версальский монастырь к святым сестрам с намерением поселиться в их обители. Как же рада она была их видеть, но еще больше обрадовалась она встрече с семьей Бюссонов и своим братом Луи-Матюреном, который, вопреки всем превратностям судьбы, долгам и легкомыслию, оставался тем же курносым мальчуганом, в котором она души не чаяла уже почти полвека.

Он был верен себе и трудился над очередным изобретением – какой-то смесью масел, которая произведет революционный переворот в промышленности, – он долго растолковывал сестре его суть; она кивала, улыбалась и делала вид, что слушает и вникает в немыслимые схемы, которые он чертил на бумаге. Душка Луи, он совсем не изменился; сорок семь лет, а выглядит на удивление молодо. Он все еще пел – с прежним очарованием, проникновенностью, трагизмом; она сидела в уголке и плакала, как плакала всегда. А Эллен играла на арфе – милая, добрая Эллен. Да, она постарела, сразу видно, но другого трудно было ожидать; Луиза успела забыть, какая сутулая у нее спина, какой острый подбородок… Но она прекрасная мать и так замечательно воспитала детей; все как на подбор талантливы и умны, особенно Кики.

Такой предупредительный малыш – сбегал принес тетушке накидку чтобы она не простудилась, пока сидит в гостиной на сквозняке, а для мамы написал дивное стихотворение; Луиза упросила сделать и ей список. Джиги тоже подрос и похорошел; озорник, конечно, но ничего страшного, это свидетельствует о бодрости духа; зато почерк у него отменно аккуратный и четкий для ребенка его возраста; герцог, его крестный папа, обязательно бы его похвалил, сказала Луиза. Ну и конечно, душечка Изабелла с ее золотыми кудряшками, всеобщая любимица.

– Да благословит всех их Господь, – произнесла Луиза, когда после первого визита к Бюссонам возвращалась в Версаль и дрожала в промозглой карете, – и да вознаградит он Эллен за то, с каким усердием она о всех печется. Время все расставит по своим местам, и в должный час Бог воздаст ей по заслугам.

Она не сомневалась, что для них вот-вот настанут лучшие дни, а кроме того, у Эллен и Луи есть бесценное утешение – их дивные, умные детки.

9

D 1847 году Кики и Джиги поступили в школу – в пансион Фруссара на Рон-Пуан-де-ла-Нувель-авеню в Сен-Клу; из Пасси семейство перебралось в небольшую квартирку на улице Бак. Из-за переносной лампы у Луи-Матюрена возникли серьезные проблемы юридического толка; третью долю своего патента он продал некоему д'Оржевалю; после его смерти доля странным образом вновь перешла к Луи-Матюрену тот немедленно перепродал ее другому джентльмену Макнишу, который оказался куда менее прозорлив, чем должен был бы быть, нося такую фамилию[34]. Тут вдруг откуда-то возник брат д'Оржеваля и объявил сделку незаконной. Словом, Луи-Матюрен вздохнул с облегчением, когда наконец развязался со всей этой историей, а заодно и с лампой, правда жена его в итоге обеднела на несколько тысяч франков. Впрочем, она ничего другого и не ждала. На сей раз, однако, Эллен проявила твердость. На его изобретения больше не будет потрачено ни франка, пока мальчиков не определят в хорошую школу. Она лично побеседовала с месье Фруссаром и выяснила, что ученики живут в удобных комнатах, хорошо питаются, а лучшего образования не найти во всем Париже.