Берегиня Иансы

Осталось только степенно кивнуть, рассматривая червоточинку на плохо обструганной столешнице. В трапезной установилась гнетущая тишина. Похоже, в женском обществе братья вкушали пищу впервые. Вокруг нас бесшумно, словно тени, кружили девицы в черных платках с перепуганными, красными от жары лицами. Вот уже на столе затеснились плошки с крошевом из копченой бараньей ноги, горьких огурцов, редиса и вонючего зеленого лука. Потом перед моим носом вырос кувшин с хлебным квасом да кусок ржаного каравая.

Из-за царящей духоты, особенно невыносимой в небольшой нагретой комнатке, от еды воротило, зато пить хотелось со страшной силой.

Мысли казались кисельными и густыми. Я выломала липкий хлебный мякиш, слепила кружок головы, кружок тельца, послюнявила, склеив их меж собой. Где же мне найти тебя, Авдеюшка? Где ж ты спрятался, сердечный?

– Что сестра Микола делает? – вдруг зашептал мальчишка Савкову.

Только тут я заметила, что никто из присутствующих не решался притронуться к пище, крутя деревянные ложки и поглядывая на меня в неясном ожидании, и только Николай без особых приглашений с удовольствием хлебал окрошку.

– Молится, брат. – Николай вытер бороду пятерней и шмыгнул носом от удовольствия. – Яро молится. Да ты кушай, брат, кушай.

– Кушайте, братья, во славу солнца. – Я не успела и подмигнуть, как те набросились на свои порции, будто неделю не жрали вовсе.

– Да-да… – Николай звучно цокнул языком, пытаясь выудить застрявшее между зубами мясоа. – Вот доедим, во славу солнца, и пойдем отпевать. Не переживай, брат, – ободрил он ошарашенного происходящим фарсом парнишку, – отпоем в лучших традициях, во славу солнца. Как, говоришь, имя твое?

– Так что ж, до вас депеша не дошла? – совсем расстроился тот. – Меня братом Варнавой зовут, я ж три дня как новый луч получил. Даже рясу не успели сшить, так и хожу в старой.

– В покойничьей, выходит? – уточнила я, усмехаясь, паренек густо покраснел и чуть кивнул, чувствуя себя распоследним ослом.

– Скажи-ка, Варнава, поговаривают, что у вас тут колдун живет, – обратилась я к нему.

Братья как один перестали жевать, так и застыли с ложками возле ртов и одновременно начали краснеть, бледнеть, а кто-то стал и вовсе пунцовым.

– Он в учениках, – выпалил Варнава и сам не поверил собственной лжи.

– Так все же живет, – кивнула я, перемешивая десятый раз холодный суп. – Я надеюсь, ему не сановничьи покои дали?

– Так он и вовсе на краю, за кладбищем…

– А-а-а-а-а… – многозначительно кивнула я, вероятно заставив не одно сердце на мгновение остановиться и после забиться сумасшедшей барабанной дробью.

Когда мы выходили на улицу в сопровождении свиты, то я только шепнула Николаю:

– Надеюсь, покойник из гроба не встанет, чтобы покарать нас за нахальство?

– Что ты, – хмыкнул тот, разглядывая на другом конце улицы деревянную церквушку с остроконечной крышей и высоким крестом, – он просто перевернется.

Над церковной дверью едва отсвечивал почти разряженный амулет от женского присутствия. Открытый проход затягивала полупрозрачная, зеленоватая, пахнущая магическим жасмином занавесь с прорехой посередке. Была бы ворожба посвежее, я ни за что бы не прошла, а так только подобрала полы балахона да осторожно, бочком, стараясь не задеть обжигающей границы, проскользнула. Братья встали как вкопанные, вылупившись, будто на пришествие их непонятного солнечного бога.

– Ну чего встал? – буркнула я ошарашенному Варнаве, широко разинувшему варежку. – Иди. Свечку держать будешь!

В темную церквушку, набитую храмовой утварью, едва пробивался солнечный свет из крохотных окошек. В широких лучах, разрезавших полумглу, витали пылинки и легкий тополиный пух, так похожий на снег. Совсем скоро, всего через несколько дней, белесые полупрозрачные хлопья накроют мир одеялом, станут летать в воздухе, досаждая и раздражая.

– А куда почившего брата спрятали? – удивилась я, разведя руками и деловито оглядывая внутреннее убранство в поисках обитого черным бархатом гроба.

– Так, кхм, похоронили ж второго дня. Жарко очень. – Варнава стоял ни жив ни мертв, сам готовый отправиться к пращурам.

– Микола, – прохрипел Николай надтреснутым голосом, – они нас не дождались…

– Помолимся, братья, – тяжело вздохнула я, обращаясь к толкущимся на входе белорубашечникам. Некоторые все еще с недоумением, граничащим с изумлением, рассматривали висящий над дверью кулон, так легко меня пропустивший внутрь святого места. – Пусть солнце ему станет последним приютом, – сквозь широкий зевок продралась я.

Молитва затянулась. Из церкви я выбралась в полуобмороке, на затекших от долгого стояния на коленях ногах, с болью в пояснице и стойким чувством отвращения к любому проявлению божественного.