Берегиня Иансы

Мы с Николаем быстро переглянулись, когда в темноте леса показались высокие белесые тени, донеслось фырчанье лошади, хрустнула ветка, раздавленная тяжелым копытом. Тусклый свет костра озарил две фигуры в белых балахонах. Завидев солнечных сектантов, мы тут же расслабились. Ужасное напряжение отступило. Я выдохнула, ссутулившись, и слабо улыбнулась Николаю, уже спокойно откинувшемуся на траву.

– Приветствуем! – произнес обладатель гнусавого голоса.

Мужчина казался ростом с Савкова, худобу скрывал подпоясанный балахон с нашивкой в виде желтого полукруга с девятью широкими лучами. Вытянутое лицо «брата» с крупным горбатым носом, непомерно большим ртом и с жиденькой светлой бороденкой, торчащей из самого центра остро выдававшегося подбородка, имело бледность, присущую лишь аристократам.

– И вам доброй ночи! – кивнул Николай, не сводя внимательного взора с незнакомцев и даже не пытаясь встать для приветствия.

– Позволите присоединиться к вашей гостеприимной компании? – вывел витиеватую фразу второй и тут же плюхнулся рядом со мной на краешек монашеской рясы, заменявшей мне ночью одеяло. Я только крякнула и пожала плечами, дивясь про себя его нахальству.

Стойте-стойте, мне показалось или он мне подмигнул?!

Белорубашечник был невысок, вертляв, смотрел с затаенной хитрецой в чуть прищуренных светлых глазах и все время усмехался уголками красных обкусанных губ. Из черного засаленного ворота торчала худая шея с выпирающим кадыком, заросшая многодневной щетиной. Сероватый застиранный балахон украшала такая же, как и у первого, вышивка. Во мне неожиданно проснулась брезгливость, и я едва не отодвинулась от мужичка, но сдержалась и лишь сморщилась.

– Отчего ж не ужинаем? – Он потер руки.

Второй, носатый, привязал красавицу-лошадку, длинноногую, упругую блондинку, с такой же, как у хозяина, узкой аристократической мордой – капризной и невероятно благообразной.

– Отужинали, – отозвался Николай, недовольно сощурившись. Он заприметил, как белорубашечник будто невзначай легким махом мягкой руки слегка приобнял меня чуть выше талии.

– Так давайте и с нами во славу солнца оскоромимся, – разулыбался тот.

Носатый предложению приятеля не обрадовался. Он сперва вытащил из седельной сумки кольцо кровяной колбасы, вероятно купленной вечером на торговом тракте, и тут же убрал обратно, оставив в руках вчерашний подсохший хлеб, пяток горьких по засушливому сезону водянистых огурцов да потный от дневного пекла, оплавившийся и потемневший сыр. Подумал-подумал и вернул сыр к колбасе, а потом и один огурец.

– Оскоромимся чем имеем, – присел он у костра, протягивая нам угощения.

– Сыты, – кашлянул Николай, от вида овоща его чуть перекосило. Сам всего полчаса назад плевался и ругался, испробовав один, проданный нам добренькой бабушкой на переезде.

– А колбаски не будет? – расстроенно заныл брат, сидящий рядышком со мной, и, откусив огурец, поперхнулся от горечи.

– Пост, – хмуро отозвался длинный, не спуская с приятеля тяжелого взгляда.

– Солюшки бы, – протянул вертлявый и будто случайно выплюнул на подстеленную рясу пережеванную зеленую массу, отчего к горлу мне подступил неприятный комок.

– Сейчас, – сквозь зубы проворчал Николай поднимаясь и направляясь к седельным сумкам, сваленным у привязанного к деревцу лошака, что-то мирно и мерно жующего. – Наталья! – вдруг гаркнул Савков. Мы вздрогнули, лошак икнул, лошадь братьев культурно фыркнула, а демон басовито тявкнул где-то в ветвях деревьев, заставив белорубашечников удивленно пялиться в звездное небо.

– Это невозможно! – не унимался Николай. – Уродец! Истинный уродец! – Он мигом вернулся к костру, потрясая мятой изжеванной тряпкой, которая еще поутру была совсем новой, почти ненадеванной рубахой. – Что это?! Ты это видишь?!

Брат-белорубашечник наконец осторожно убрал блуждающую по моей спине руку и даже чуток отодвинулся.

– Ну не оставляй где ни попадя. – Едва сдерживая издевательскую улыбку, я пожала плечами и до боли прикусила губу, чувствуя, как смех вот-вот вырвется наружу.

– Седельная сумка, это и есть «где попадя»? Как он только исхитрился вытащить ее оттуда?

Глаза у обоих братьев разгорелись в предвкушении развлечения. Видать, в солнечных скитах скандалы случались редко. Женщин, чуть что, сразу хлестали плеткой по спине, таскали за косу по двору – и никакого тебе морального удовольствия, одно разочарование в личной жизни.

– Ты, Москвина, имеешь талант окружать себя чудовищами и портить дорогие вещи!

– Твоя рубашка обошлась в гроши, причем, заметь, мои гроши! – уже несколько злясь, заявила я.

– О, ты вздумала считаться?! – Николай взмахнул рубахой, рукав, с будто выеденными гигантской молью дырками отлетел в костер, огонь тут же схватился за ткань. – Давай считаться! – Колдун стал поспешно затаптывать пламя, словно это могло помочь испорченной одежонке. – Ты разбила моего Астиафанта – это раз!

– Да как ты смеешь?! – вскочила я. – Как смеешь ты говорить мне о вазе! Ты ее первый украл у меня!