Берендеево царство

Она схватила меня за руки и втащила в номер.

— Да как же ты, милый мой, мимо моей двери проходишь?

Обняв своими могучими руками, она расцеловала меня, троекратно, сочно, от всей души, в щеки и в губы.

В дверях мелькнуло лицо коридорного, искаженное удивлением. Он поставил воду у порога, попятился, исчез.

Дверь захлопнулась. Глафира рассмеялась.

— Что с ним?

— Да ничего. Напугала ты его.

— Наверное. Меня многие боятся.

Это она проговорила с такой безмятежной простотой, будто главная ее обязанность в том и состоит, чтобы наводить на людей страх. Но тут же вздохнула.

— Без страха, мой милый, не только врага, но и клопа не одолеешь. А врагов у нас ох как как много. А еще больше дураков. Кто опаснее, уж и не знаю…

В первые минуты мне показалось, что нисколько она не изменилась за десять лет. Тот же живой трепет и то же монументальное изящество. Пожалуй, монументальности стало побольше, и даже не в фигуре, а в осанке, в движениях и, кажется, во взгляде красивых и антично надменных глаз. Монументальности побольше, и, может быть, оттого поубавилось трепета.

— Сравниваешь? — спросила она. — Ну и как?

— Нет, — соврал я, — просто смотрю. И не изменилась ты нисколько.

Задумчивая улыбка тронула ее четкие губы. С непонятным для меня сожалением она сказала:

— Это ты ни в чем не изменился. И даже рассматриваешь меня, как прежде, как статую. Ну, хорошо. Ты иди, я тут умоюсь да приоденусь. Хоть и каменная, а все же баба. А через полчаса зайди, вместе позавтракаем.

Я вышел. Каменная баба? Нет, слишком великолепна она и победительно красива. Кроме того, ничем она не загадочна и не может равнодушно смотреть на жизнь. Да. Искусство древних греков восхищает совершенством форм, но взволновать оно не способно. Слишком совершенно для того, чтобы возбудить какие-нибудь мысли и чувства, кроме восхищения.

И тут я вспомнил крепкое прикосновение ее полных губ, и подо мной слегка качнулся пол. Какие уж тут древние греки!

На крыльце сидели заведующий гостиницей и коридорный. Увидев меня, они встали, чего никогда раньше не делали, и дуэтом проговорили:

— Доброе утро вам!..

Кроме того, заведующий спросил:

— Как они?

— Кто?

— Представитель из Москвы. Вот говорит, — он кивнул на коридорного, — недовольство выражено ввиду отсутствия ванной. — Он вздохнул и неожиданно съехидничал: — Это ей не Москва. Не «Гранд-отель». Дикая «Венеция» была, «Венеция» и осталась. — Он снова вздохнул: — Говорят, недели две проживут. Комиссия-то. Не слыхал?

В экспедиции совхоза, которая заняла дом переехавшей на центральную усадьбу конторы, я налетел на Демина, а он как будто ждал меня. Сразу накинулся:

— Ну, где эта твоя мамзель? Автомобили пришли. Грузовики и два легковых форда. А шоферов с ними приехало только двое. Ходила тут, фортели всякие… А как надо, так ее нет. Через неделю бы подготовил на шофера.

Я поплелся разыскивать Тоню, совершенно не представляя, как я это сделаю. Легковой фордик! Такой случай упускать нельзя. Это даже лучше, чем трактор. Где ты, Тоня?

Договорившись насчет перевозки нашей старушки «американки», я тут же позвонил в райком. Ответил Володька Кунин и тоже накинулся на меня:

— Слушай, где твоя Вишнякова? Совхоз требует подходящих ребят на автомобили. Двух слесарей мы им подбросили. Да одну девчонку — Клавку Галахову. И еще надо… Догмой? Да ходили. Старуха там придурковатая, все подпрыгивает. Говорит, что уехала, сами не знают куда. Как это не знают?

Тут меня осенило: станция Бор. Дед — машинист водокачки — самый лучший человек на свете, Как я раньше…

— Слушай, Володька, я знаю где она. Сейчас только вспомнил. К вечеру будет, как штык!

Заведующий базой Шорох дал справку: в сторону Бора проходят четыре пассажирских, но останавливаются из них только два. Один уже прошел, а другой будет ночью. Придется на товарняке.

3

Полчаса, отпущенные Глафирой, прошли.

Когда я явился в гостиницу, она сидела за столом и пила чай из стакана, вставленного в начищенный гостиничный дореволюционный подстаканник. Для меня тоже был приготовлен такой же стакан в таком же блестящем подстаканнике. Откуда они их выволокли?

— Опаздываешь, — сказала Глафира суховато и строго, как будто я опоздал на заседание. — Садись. Тебе покрепче?

— Да, — поспешно ответил я, хотя на самом деле мне было все равно, какой чай. Что дадут, то и пью. Был бы чай, а главное то, что к чаю. А тут было много всего — и на тарелках, и просто так в кулечках и коробках. Такое обилие и, как мне казалось, изысканная сервировка смутили меня. И насторожили. «Забарствовала». Это сказал Сергей, но я тогда ему не очень-то поверил: Глафира, ненавидевшая всякое благополучие, и вдруг забарствовала. А теперь я сам убедился: да, что-то есть такое…

Она наливала мне чай и не могла видеть, что я рассматриваю ее с нескрываемым удивлением, как если бы мраморная статуя вдруг превратилась в живую женщину, красивую и богато одетую. Мне так и подумалось в первое мгновение.