Береника

Эти слова зажгли толпу, как удар молнии. В полных гнева глазах, устремленных на Хлодомара, искрилось торжество над близким страшным концом оскорбителя Рима.

* * *

Этерний Фронтон спустился в подземелье для приготовлений к последней и самой великолепной части зрелища. В полуосвещенном проходе перед ним вдруг появилась Саломея. Лицо ее было бледным, и мрачный блеск был в ее глазах.

– Ты от цезаря? – коротко спросила она. – Что он ответил?

Фронтон робко взглянул на нее.

– Он готов отдать кого угодно, только не дочь Иоанна из Гишалы. Народ имеет право на ее жизнь…

Саломея горько засмеялась.

– Народ! Конечно, он должен льстить толпе, а это в Риме возможно только посредством крови и золота.

– Когда ты просил его?

– До начала игр.

– Попроси его еще раз Быть может, когда он насытился кровью.

– Саломея, ты ведь знаешь… Это было бы напрасно.

– Все равно нужно сделать последнюю попытку Если же и она будет неудачна, тогда…

Голос ее перешел в невнятный шепот, и глаза потемнели. Этерний Фронтон с ужасом смотрел на нее.

– Тогда, Саломея? – дрожащим голосом переспросил он. – Ты ведь знаешь как я люблю тебя. Для меня счастье исполнить каждое твое желание, но ты требуешь невозможного.

Она пожала плечами.

– Ты думаешь, что я не знаю. Я не потому требую, что надеюсь на исполнение. Я только буду более спокойна, когда буду знать, что все было сделано…

– Но… Уже в последний раз, когда я просил его об этом, Веспасиан нахмурился.

– Да, конечно, если милость Веспасиана для тебя важнее, чем…

Этерний Фронтон поежился, увидев угрожающее выражение ее глаз.

– Иду, – сказал он, – иду.

– Я буду спокойнее, – повторила она странным голосом, – спокойнее…

Когда Фронтон вернулся, Саломея сразу увидела по его расстроенному лицу, что нет никакой надежды. Тамара должна умереть.

– Где она? – спросила Саломея, выпрямляясь.

– Там, – пробормотал он указывая на узкую железную дверь.

Саломея направилась к двери.

– Что ты делаешь, Саломея? – сказал он, хватая ее за руку.

Она вздрогнула от его прикосновения, как от чего-то гадкого. И все-таки она улыбнулась ему, как улыбалась в Птолемаиде после пляски во время пира.

– Ты в самом деле любишь меня, Этерний Фронтон? – спросила она.

– Ты еще спрашиваешь, Саломея? – ответил он с волнением. – Разве я не исполняю во всем твою волю? Если бы ты хотела отомстить, ты не смогла бы сделать более того, что сделала. Ты превратила меня в раба.

– Если бы я хотела отомстить тебе. – задумчиво повторила Саломея. – Разлука со мной доставила бы тебе страдания? Если бы ты потерял меня, ты был бы несчастен?

Он побледнел, губы его задрожали.

– Потерять тебя, Саломея? Я бы этого не перенес.

– Ты бы не перенес… – прошептала она. Затем, меняя тон, она сказала, указывая на дверь. – Открой!

Он взглянул на нее с изумлением.

– Ты что-то скрываешь от меня, Саломея, – сказал он с возрастающим беспокойством. – У тебя на уме что-то страшное…

Она улыбнулась принужденной улыбкой.

– Что страшного в том, что мне хочется облегчить последние минуты Тамары? Подумай, она была мне так близка, она мне почти сестра. Я бы хотела утешить ее, ободрить. Ничего, кроме этого, я не могу теперь сделать…

– Ты клянешься мне?

– В чем?

– В том… Часто случалось, что осужденные избегали последних мук… им доставляли перед казнью яд или кинжал.

Она гордо покачала головой.

– Иудейка не боится смерти, на которую идут ее братья.

– Но ты, ты, Саломея…

– Ты думаешь, что я могу покинуть тебя? О нет! Раз попав в Рим, нельзя уйти из него: поэтому… право, Фронтон, я начинаю верить в твою любовь. Она делает тебя ребенком.

Она позвала проходившего мимо привратника, чтобы он открыл ей дверь. Этерний поспешил за ней.

– Саломея, еще раз, молю тебя…

Она остановилась, улыбнулась ему и сказала.

– Я люблю тебя, Фронтон, я люблю тебя.

Она сказала это шутливым, почти насмешливым голосом, и рука, которая коснулась лба Фронтона, была холодной и сухой.

Через четверть часа толпы женщин, детей и стариков потянулись, связанные попарно, на арену. Там, в отгороженном от зрителей помещении воспроизведен был в миниатюре вид Иерусалима. При виде хорошо знакомых башен и кровель иудеи огласили воздух воплями бесконечной скорби и простерли закованные в цепи руки к сверкающему золотом храму.

Все было воспроизведено с мельчайшими подробностями. Белая постройка расположена была террасой, как мраморный храм. Воспроизведены были ворота, зал Соломона с мраморными колоннами, кедровой крышей и пестрым мозаичным полом, царское место с тремя входами, коринфские колонны, между которыми в Иерусалиме некогда торговцы предлагали свои товары. Жертвенный алтарь высится среди отделения для священнослужителей. В предверьи к внутреннему храму воспроизведена была даже гигантская виноградная лоза – символ власти жрецов. И как в Иерусалиме, так и здесь, святыня была завешана вавилонским ковром с вытканными в нем четырьмя священными красками, символами четырех стихий.